Королева писала Карлу, что, стараясь во всем ему угодить и зная, каким делом он теперь озабочен, она приказала задержать и заключить в Барселонскую тюрьму одного неизвестного рыцаря, пытавшегося за большие деньги нанять корабль и уплыть на нем в Неаполь; она добавляла, что, заподозрив в этом рыцаре Пьера де Краона, сообщает о своих подозрениях королю, дабы он немедленно выслал людей, которые могли бы опознать задержанного и, если она не ошиблась, доставить его королю. Письмо заканчивалось заверениями, что она была бы счастлива, если бы могла доставить этим известием удовольствие своему кузену и господину.
Сразу же по получении этого письма герцоги Бургундский и Беррийский воскликнули, что поход окончен и можно всех распустить по домам, ибо тот, кого искали, безусловно арестован. Однако король не хотел этого делать, и единственное, чего удалось от него добиться, так это того, чтобы он послал в Барселону человека, дабы узнать истину. Спустя три недели посланец возвратился и сообщил, что арестованный рыцарь вовсе не Пьер де Краон.
Тут король страшно разгневался на своих дядей, поняв, что все эти проволочки дело их рук; отныне он решил никого больше не слушаться, поступать по собственному усмотрению и вызвал к себе своих маршалов. Сам он был так болен, что никуда не выходил. Маршалам же приказал поскорее направить все войска вместе с обозами в Анжер, поскольку имел твердое намерение возвратиться назад лишь после того, как сместит герцога Бретонского и на его место назначит губернатора.
На другой день в десятом часу утра, после обедни, во время которой ему сделалось плохо, Карл сел в седло; он был до того слаб, что герцогу Орлеанскому пришлось подсадить его на лошадь. Видя, что король упорствует, герцог Бургундский, пожав плечами, сказал, что рваться вперед, когда против этого предостерегает само Небо, значит искушать Господа Бога. Слышавший эти слова герцог Беррийский подошел к нему и шепнул:
— Не беспокойтесь, братец, я приготовил кое-что напоследок, и если Бог нам поможет, надеюсь, мы вернемся ночевать в Ле Ман.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — ответил герцог Бургундский, — но по мне любое средство хорошо, лишь бы только помешать этому злосчастному походу.
А король между тем двинулся дальше, и все последовали за ним. Вскоре вошли в густой темный лес. Король был печален и задумчив; он дал лошади волю и едва отвечал, когда кто-нибудь к нему обращался. Ехал он впереди в полком одиночестве и, казалось, жаждал уединения. Все двигались молча или тихо переговаривались между собой. Так продолжалось около часа. Вдруг из чащи выскочил какой-то старик в белом саване, с непокрытой головой, схватил за узду королевскую лошадь и, остановив ее, воскликнул:
— О король! Король! Лучше возвращайся назад, впереди тебе грозит беда!
Это неожиданное появление вызвало у Карла дрожь; он протянул вперед руки и хотел закричать, но голос ему изменил, и он только жестами мог просить, чтобы старика убрали с его глаз. Солдаты тотчас набросились на незнакомца и стали его бить, так что он живо выпустил узду. Но в ту же минуту на помощь старику прибежал герцог Беррийский, освободил его из рук солдат, сказав при этом, что грешно бить сумасшедшего, а что он сумасшедший — это видно сразу, так что пусть себе идет на все четыре стороны. Хоть и не следовало, конечно, слушаться подобного совета и надо было задержать незнакомца и разузнать, кто он и откуда, все до того растерялись, что предоставили говорить и действовать одному герцогу Беррийскому; и пока придворные оказывали помощь королю, незнакомец, устроивший весь этот переполох, исчез. С тех пор никто его больше не видел, и ничего о нем не было слышно.
Несмотря на это происшествие, которое, должно быть, вселило тоща в герцогов Беррийского и Бургундского большую надежду, король двинулся вперед и вскоре выехал на опушку. Здесь, на открытом месте, сумрачную тень сменил яркий солнечный свет, лучи полуденного солнца раскалили воздух. Стояли жаркие июльские дни, но такого знойного дня, как этот, еще не было. Насколько хватало глаз, вокруг простирались поля, колыхавшиеся в светлом мареве. Самые резвые лошади брели, опустив голову, и жалобно ржали; самые выносливые люди задыхались от зноя. Король, для здоровья которого утренняя прохлада считалась опасной, был одет в черный бархатный камзол, его голову защищала шапочка ярко-красного сукна, в складках которой вилась нить крупного жемчуга, подаренная ему перед отъездом королевой. Карл ехал чуть в стороне, отдельно от других, чтобы его меньше беспокоила пыль; только два пажа находились поблизости, следуя друг за другом: у того, что ехал первым, на голове была каска из сверкавшей на солнце отличной монтобанской стали; второй держал в руке красное, украшенное шелковой кистью копье тулузской работы с великолепным стальным наконечником. Ла Ривьер закупил дюжину таких копий и преподнес королю, король же три из них подарил герцогу Орлеанскому и три — герцогу Бургундскому.