Сидя в каюте, Энрика чувствовала, как волны швыряют корабль из стороны в сторону и с треском, перемешанным с завыванием ветра, ударяют о борт.
Она благодарила небо, увидев Франциско и Рамиро, целыми и невредимыми спускавшихся в каюту. Прим оставался на палубе и вместе с капитаном управлял кораблем.
Более трех часов «Лигера» находилась в крайне опасном положении. Когда на востоке стало медленно и тяжело подниматься солнце, брызгая слабыми бледными лучами на разъяренное море, шторм еще бушевал, темные волны кидали корабль из стороны в сторону, как мячик. Но вот солнце огненным шаром пробилось, наконец, сквозь тучи, и на лице капитана, выросшего на море, засияла улыбка.
— Не пройдет и часа, господин маршал, как море стихнет, — сказал он.
Предсказание капитана сбылось, солнце разогнало и рассеяло тучи, ветер утих, и вместе с яркими лучами успокоилась стихия, как бы укрощенная какой-то волшебной силой.
— Мы промокли, как водяные крысы, — сказал Прим, обращаясь к капитану, — надо бы переменить одежду.
Около полудня «Лигера» вошла в океан. Убитый матрос под молитвы экипажа и генералов, стоявших с обнаженными головами, был опущен на дно.
Через некоторое время на палубе корабля послышался голос капитана:
— Впереди земля!
Берега Испании уже ясно виднелись вдали, и изгнанники вскоре увидели перед собой родину.
ТОПЕТЕ В КАДИСЕ
Сцена, разыгравшаяся в кабинете королевы между Изабеллой, Гонсалесом Браво и контр-адмиралом Топете, повлекшая за собой преследование Энрики, имела и другие последствия.
Изабелла не могла преодолеть своего негодования, с тех пор как ей попали в руки шифрованные письма Прима и Серано.
Крайне взволнованная, она всю ночь просидела над бумагами и, узнав по почерку письмо Серано, тотчас приказала пуститься в погоню за Энрикой.
— Я думала разлучить этого контр-адмирала с ней, велев немедленно отправиться в Кадис, но, кажется, этим самым устроила им свидание. Я не подозревала, что эта сеньора, называющая себя герцогиней де ла Торре, была уже на пути в Кадис, с помощью Топете попала на корабль и теперь мчится на Тенерифу в объятия своего Франциско. О, я умираю от досады! Как они ненавистны мне! Остается надеяться на то, что преследователи настигнут Энрику, и тогда она почувствует мою власть. Для нее во мне нет жалости, нет пощады, вместо его объятий она пойдет к позорному столбу! Я заставлю показывать пальцами на эту герцогиню из народа, даже если придется всех подкупить. Эта проклятая Энрика будет так унижена и наказана, как только может наказать моя власть, и это станет настоящим бальзамом на мое сердце!
Голубые, когда-то мечтательные глаза королевы метали молнии.
Когда она только собралась дотронуться до колокольчика, адъютант доложил ей о приходе министр-президента и генерал-интенданта.
— Превосходно, пусть войдут, — сказала королева, все еще держа письмо Серано в руках, — это подходящие люди для моих планов.
Марфори и Гонсалес Браво, подобострастно кланяясь, вошли в кабинет. Сегодня они являлись самыми близкими друзьями королевы.
Дон Марфори, грудь которого была сплошь увешена блестящими орденами, с удовольствием отметил, что при его появлении лицо королевы просияло. Изабелла любила этого человека, который был настолько бессовестен, что при каждом случае хвастался этой любовью.
Не дожидаясь приглашения, он подошел к королеве, поцеловал руку и многозначительно заглянул в глаза.
— Дорогой дон Марфори, — начала Изабелла, обворожительно улыбаясь, — вы пришли сюда сообщить нам день нашего отъезда, и мы должны сознаться, что искренне радуемся случаю оставить тягостную для нас столицу.
— Если вы, ваше величество, желаете, двор может уже завтра перебраться в Эскуриал.
— Превосходно, не будем медлить! Как здоровье благочестивой сестры Патрочинио? Может ли она ехать с нами?
— Доктора сообщили мне, что состояние здоровья несчастной сестры самое плачевное. Раны причиняют ей ужасные страдания, и, кажется, никогда не будут излечены.
— О, станем молиться за бедную страдалицу, — сказала королева, обратив взоры к небу, — она перенесла много несправедливостей, и мы должны вознаградить ее за все. Значит, она не может сопровождать нас?
— Она очень желает этого, ваше величество, и потому поедет, вопреки совету врачей.
— И только для того, чтобы находиться вблизи нас! О, эта любовь трогает нас до слез! Как счастливы мы, что еще, кроме вас, имеем столько верных друзей вокруг себя. И вас, господин министр, мы считаем в их числе.
— Милость вашего величества для меня благодеяние. Да будет, суждено мне и впредь доказывать мою искреннюю преданность вашему величеству! — сказал лицемер Браво, изобразив на лице чистосердечие.
— Для этого скоро представится случай, господин министр. Садитесь, господа, — продолжала королева, опускаясь на мягкую оттоманку, — нам приятно видеть вас сегодня у себя. Вы знаете, какую находку мы недавно сделали в замке Дельмонте, вам также должно быть известно, что контр-адмирал Топете участвует в сговоре, планы его нам неясны, но, по всей вероятности, они враждебны нам.
— Я считаю своей обязанностью обратить на них внимание вашего величества, — подтвердил Гонсалес Браво.
— Вы помните, господин министр, как оскорбил вас контр-адмирал в нашем присутствии.
— Этот неотесанный дон Топете, очевидно, также один из тех своевольных господ, — прервал Марфори, — которые в прежнее время осмеливались считать двор своим домом.
— Совершенно верно, дорогой генерал-интендант, вы точно выразились. Да, дон Топете относится к числу этих господ, и мы должны сознаться, что он нам так неприятен и при своей кажущейся честности кажется таким ненадежным, и даже опасным, что мы во что бы то ни стало хотим его устранить.
— Это и мое убеждение, — вступил Гонсалес Браво, — я только дожидался этих слов вашего величества, чтобы приняться за дело. Контр-адмирал так глубоко оскорбил меня, что я считаю делом чести отыскать его в Кадисе.
— Но ведь не для того, чтобы вызвать на дуэль и рисковать своей жизнью! Нет, нет, господин министр, дон Топете недостоин этого, вы должны придумать иные способы обезопасить его.
— К несчастью, письма, которые я имел честь передать вашему величеству, не дают оснований для этого.
— Застрелите его, господин министр-президент, — подхватил Марфори, — это самое простое средство.
— Нет, нет, дон Топете, как мы имели случай убедиться, очень меткий стрелок, и мы боимся, что вы не устоите против него.
— Я с радостью пожертвую собой для высокой цели служить вашему величеству.
— О, мы верим в вашу глубокую преданность, господин министр, и ни на минуту не сомневаемся, что вы можете рисковать для нас своей жизнью. Но это дело недостаточно велико и высоко для такой жертвы.
Гонсалес Браво низко поклонился — он достиг нужного эффекта.
— Так застрелите его, вызвав на спор, — упорствовал Марфори, — вы не понесете за это никакого наказания, можете не сомневаться. Зачем же церемониться с такими отвратительными личностями?
— Господин генерал-интендант, мы ничего не хотим знать о заговоре.
— Прошу извинения, если я немного увлекся, — отвечал Марфори, — речь идет о наказании. Господин министр-президент лицо оскорбленное, и дон Топете тут ничего не может сказать в свое оправдание. В подобных случаях потерпевший, не теряя своего достоинства, может отомстить за себя.
Гонсалес Браво, который, по-видимому, лучше понял слова королевы, поднялся.
— Я постараюсь показать себя верным слугой вашего величества, — сказал он с многозначительной улыбкой, в которой внимательный наблюдатель мог прочесть многое, — и прошу только ваше величество о сохранении высокой милости ко мне и о трехдневном сроке.
— Я знаю, как твердо можно рассчитывать на вас, господин министр. Надеюсь увидеть вас через три дня в Эскуриале здоровым и счастливым, и могу уверить, что не премину щедро вознаградить вас за важные услуги, — отвечала королева ласково, — многоуважаемый дон Марфори в действительности вовсе не так опасен и страшен, каким иногда кажется, он немного увлекается.