«Мы отвергаем название „мятежники“, данное нам нашими врагами, — говорилось в нем. — Мятежники — те, кто нарушают законы, верные же слуги отечества — те, которые наперекор всем препятствиям возвращают ему потерянное уважение. Испанцы! Спешите к оружию! Это единственное средство избежать кровопролития. Помните, что только тот народ, который берет власть в свои руки, остается навсегда в памяти истории и заслуживает свободу. Будьте храбры и великодушны! Единственная надежда врагов — это принудить нас к крайностям. Не дадим же этой надежде сбыться и докажем, что мы всегда будем достойны свободы, которая так позорно украдена у нас. Спешите к оружию с достоинством и верой! Да здравствует Испания!
Герцог де ла Торре, Жуан Прим, Доминго Дульче, Рамон Нувилас, Примо Ривера, Антонио Кабаллеро де Родас, Жуан Топете».
Целые полки, гарнизоны городов, даже провинции переходили на сторону повстанцев. Почти ежедневно к войскам Серано, укрепившимся около Кордовы, приставали отряды в основном старых опытных солдат королевского войска, уже сражавшихся против карлистов под началом этих людей и желавших теперь идти не против них, а за них. Было решено по возможности без стычек и кровопролития дойти до Мадрида, овладеть им и изгнать из страны королеву с ее ненавистным, льстивым и развратным двором. Военный министр Жозе Конха, поставленный королевой в минуту отчаяния во главе Кабинета министров, втайне поддерживал связь с Серано и Примом, все еще надеясь сохранить трон принцу Астурийскому — невинному ребенку виновной матери. Конха видел, как таяло королевское войско, переходя к восставшим, и ни минуты не сомневался в победе своих друзей.
Очень может быть, что повстанцы, еще не обагрившие оружие кровью своих братьев, и согласились бы на избрание инфанта Альфонса под регентством Эспартеро или кого-то другого, но судьба распорядилась иначе.
Новаличес отправился в неприятельский лагерь верхом в сопровождении доверенного адъютанта. Так как Гонсалес Браво сообщил о нем маршалу Серано как о парламентере, он надеялся беспрепятственно добраться до передовых постов мятежников.
Он знал Серано уже много лет и был уверен, что, обладая благородным характером, тот не способен на убийство, подобно известному полковнику его войска.
Оба всадника проехали равнины и спустились с крутых, почти совершенно голых склонов, изрытых бесчисленными потоками; из лощин кое-где поднимались низкорослые пальмы и одинокие пинии.
Вдали, в горах, виднелись развалины древних построек времен владычества арабов, с башнями и зубчатыми стенами.
Наконец, Новаличес и его спутник достигли Гвадалквивира и увидали вдали блестящие купола Кордовы.
На передовом посту повстанцев их задержали, но, узнав имена, обошлись очень вежливо: дав в провожатые двух офицеров и, завязав глаза, провели в главный лагерь.
В палатке Серано с них сняли повязки.
Новаличес стоял перед герцогом де ла Торре, мужественная фигура которого произвела на него глубокое впечатление. Его лицо выражало достоинство и холодную решимость. Благородный Серано дружески приветствовал генерала королевы, готовившегося выступить против него.
Он протянул ему руку и поклонился.
— Мы не враги, господин маркиз, — сказал Серано приятным голосом, — часто сражались рядом, обнимали друг друга после выигранного сражения и, думаю, ни один из нас не скажет другому, что тот был плохим солдатом.
— Это было славное время, господин герцог. Помните, у моста де ла Торре, то-то выдался денек!
— Мы оба были молодыми увлекающимися людьми.
— А помните, когда вы велели расстрелять полковника Валеро… О, я должен сознаться, что вы всегда казались мне образцом мужества и справедливости, — говорил Новаличес, увлеченный воспоминаниями.
— Благодарю за эти слова, чувствую, что они исходят из сердца. Неужели человек, столько раз ходивший вместе с нами под неприятельскими пулями, может стать нашим врагом? Мой дорогой маркиз, вы не на той стороне. Присоединяйтесь к нам, чтобы без кровопролития достичь цели.
Новаличес попросил своего адъютанта оставить их наедине и, подойдя к Серано, сказал:
— Я далек от мысли спорить о цели, к которой вы стремитесь. Но я, герцог, ни за что, не нарушу клятвы, связывающей меня с троном Испании. Я умру в битве за него, если победа невозможна, и уверен, что вы уважаете это признание. Я также стремлюсь избежать крови, доказательством тому — мое прибытие в ваш лагерь.
— Значит, вы твердо решили идти против нас, твердо намерены служить делу, приведшему Испанию на край гибели? Маркиз, спросите вашу совесть, прежде чем ответить.
— Я уже принял решение, герцог де ла Торре, и буду бесчестным, если оставлю свой пост и свои обязанности. Не пробуйте поколебать меня, мои убеждения непоколебимы — я остаюсь на стороне королевы.
— Тогда позвольте узнать, что привело вас сюда? — сказал Серано уже холоднее и спокойнее.
— Мы одни, герцог. Никто не услышит того, что я сообщу вам. Через несколько дней войска наши станут друг против друга, если мне не удастся этим известием заставить вас отказаться.
— Отказаться, маркиз? Франциско Серано никогда не перестанет стоять за правду, никогда, слышите, никогда!
— Еще вопрос: подтвердите ли вы свое троекратное отречение, когда я сообщу вам…
— Вы можете сообщить, что угодно, — прервал его герцог, — я не возьму назад своих слов. Даже если бы Изабелла Бурбонская лежала здесь у моих ног и каждый шаг вперед делал меня самым несчастным, маркиз, я бы не остановился, потому что принадлежу не себе, а Испании и ее правому делу.
— Прекрасные высокие мысли, герцог, но я уверен, что через несколько минут вы скажете другое.
— Это будет очень любопытная перемена.
— Итак, к делу. Заранее оговорюсь, что не имею отношения к происшедшему, потому что моя рука не поднимется на женщину.
— На женщину? Говорите!
— Ваша жена, герцог, в руках королевы!
— Моя жена… в руках королевы, — вскричал, объятый ужасом Серано, отступая назад, — это невозможно! Вы обмануты ложным известием. Моя жена несколько дней тому назад оставила Кордову вместе с графом Теба.
— Граф также взят в плен.
— А мои шестеро храбрых улан?
— Они столкнулись с превосходящими силами.
— Это ложь! Меня, видимо, хотят обмануть!
— Я сам по высочайшему повелению должен был отправить в Мадрид герцогиню де ла Торре и графа Теба, взятых в плен супругом инфанты Марии.
— Моя жена в плену! — вскричал Серано. — Чтобы оградить от опасностей, я отправил ее из театра военных действий и отдал в руки палача, во власть Изабеллы Бурбонской, которая погубит ее. Горе мне, она погибла!
— Нет еще, герцог. С головы вашей жены не упадет ни один волос, если вы откажетесь от своего намерения и покоритесь королеве. Будьте уверены в ее прощении.
Серано поднялся.
Он дико взглянул на маркиза, его сжатые кулаки поднялись, видно было, что он едва сдерживает гнев.
— Вы ли, маркиз Новаличес, — вскричал он дрожащим голосом, — вы ли говорите мне с таким дьявольским спокойствием, что ни один волос не упадет с головы моей жены, если я сделаюсь бесчестным изменником? Вы ли говорите мне о милости и прощении? О, дайте мне прежде забыть, что мы когда-то…
— Вы в сильном волнении, и я уважаю причину его. Однако считаю своей обязанностью повторить вам, что вы еще можете поправить все и спасти свою жену.
— А в противном случае? Я хотел бы…
— Если вы предпочтете сражение, герцог, тогда…
Маркиз Новаличес медлил выговорить то, что было уже решено и, без сомнения, утверждено королевой.
— Что — тогда?
— Тогда ваша дорога в Мадрид пройдет по трупу жены! Серано вскрикнул — он был глубоко потрясен.
— Это невозможно, — прошептал он с горечью, — так бесчеловечно не могут поступить даже мои враги.
— Не сомневайтесь ни минуты в истине моих слов, герцог. Если вы пойдете вперед, то убьете жену. Дайте мне письмо, что покоряетесь королеве, и я обещаю, что герцогиня возвратится невредимой в ваши объятия. Уступите, герцог!