Чувствовал Ветров приближение смерти, но не волновала она его — умрет и умрет, ничего не держит его на земле.
Внезапно на фоне адского света мелькнула приземистая фигура в очертаниях шляпы, встала между Ветровым и лесным существом. Сверкнул желтым котячий глаз, да мелькнула метла — Аггеич! Вот, кого Ветров точно не ожидал.
— Чур-чура! Чур-чура! — сердито пропыхтел Аггеич и бухнул чудище метелкой в лоб. — В лес иди, в лесу скрипи! Обознался — не та душа!
Чудо с треском захлопнуло пасть, погас его огонь. Тихо рыкнуло оно, отступило в туман и будто уплыло в никуда, рассеялось между черных стволов.
Сверкнув разок котячьим глазом, Аггеич громко фыркнул, погрозил метлой чуду вслед и принялся деловито мести вокруг Ветрова, сшибая мухоморы. Он все бормотал, бормотал, а потом — присел возле горемыки-участкового, поднял его битую голову холодными и жесткими пальцами.
— Чу-чу-чу, залечу, от хвори избавлю, — зашептал химородник, обтирая ладонью лоб, нос, губы Ветрова.
Ветров осознавал, что странный дед его спас. Ему бы благодарить Аггеича, но язык во рту был каменным. Инга его, конечно, сурово приложила, но не смертельно: участковый полностью обрел сознание, и пошевелиться смог. Странно, но ничего не болит: даже ноги как будто невредимы.
Аггеич все бормотал, ворчал, шипел, мерно раскачиваясь вместе с Ветровым из стороны в сторону, а потом из его шипения вырвалось протяжное: «Спииии», — и участкового тут же сморило.
========== Эпилог ==========
Комментарий к Эпилог
1. Немовля — по-украински младенец.
Спать было неудобно и ужасно твердо. Ветров поерзал, просыпаясь, и понял, что сидя спит. Закряхтев, он с трудом открыл глаза. Веки казались налитыми свинцом… И склеенными суперклеем: еле разжались, еле поднялись. Участковый обнаружил себя в кабинете опорного пункта — сидел за столом, уложив голову на папки и дрых, похоже, что всю ночь.
— Инга! Инга повесилась! — чей-то панический рев вызвал в голове ядерный взрыв. Ветров чуть со стула не упал, встрепенувшись.
Черт… Он же падал, ломал ноги, ломал руки. Ветров поднес руки к глазам. На месте руки, ноги — тоже на месте, и голова… гудит, как медный таз. Лишь один раз в жизни Ветров чувствовал себя так гадко — когда неудачно обмыл вручение дипломов. Неужели, он съел вчера что-то «не такое»? Хотя, что он мог тут съесть? Голод — просто адский гложет.
— Инга повесилась! Инга повесилась!!! — вопили явно с улицы — громогласно, как чертова иерихонская труба.
— Черт… Вот, черт… — прокряхтел Ветров, с титаническим усилием отодрав башку от жесткой столешницы. Как же болит башка-то — будто и впрямь, саданули лопатой. Особенно, с левой стороны… Куда Инга во сне навернула.
— Черррт… — шатаясь, Ветров потащился к окну и выглянул, навалившись животом на подоконник.
Вопила Никишина — носилась по двору ОПОПа и голосила, как шершнем ужаленная. К ней уже люди стекались — и Варюхина топотала, и Куркин. Вон, Петька шагает — робко так, и Варюхина его отпихнула. Нужно выходить — они все идут к нему. И чего повесилась-то? Испугалась, что нужно к педиатру везти ребенка? Вот, чертова дура!
Широко зевнув, Ветров потащился на выход. Проползая мимо небольшого зеркала без оправы, он бросил в него мимолетный взгляд. Лицо — без единой царапины, чистое — только очень уж заспанное, и щетина густо усеяла подбородок и щеки. Ленивец какой-то, а не человек. Черт, ну и сон: поляна эта, пропавшие да местный знахарь-шарлатан с котячьим глазом, черт…
— Инга повесилась! — возопила Никишина ему в лицо, едва Ветров показался на пороге.
— А откуда вы-то узнали, что Инга повесилась? — напал Ветров на Никишину, решив ненароком, что тетка отомстила за мужа: придушила горемычную и повесила сама. Инга-то как былинка, а Никишина — тетка крепкая. А если еще и Варюхина помогла…
— Да, проходили мы мимо с Катериной! — изрекла Никишина, ничуть не смутившись. — Мирошку искали…
— А как вы узнали, где его искать? — прищучил ее участковый. — Говорили же, что не знаете, где его капканы?
— Дык, я к Куркину ходила! Врезала ему одну — сразу, ирод, раскололся, где свои ловы запрятал! — боевито плюнула Никишина. — Катерина мне помогла! А ты — мямля! Ходишь все, болтаешь — а без толку!
— Ага, — кивнул Куркин, выпятив пропитую физиономию. — Врезала…
Теперь у него не один, а два фингала: под обоими глазами, как очки… Стоп, как они вообще к Инге попали? Там же псина эта — целый медведь?
— А, какая псина? Там голытьба полная! — изумила Ветрова Никишина. — Гниль да дрань, и во дворе бедлам! Сроду псины не водилось у этой замарахи!
Бедлам? Замараха? Да что такое порет Никишина? Ветров сам видел у Инги в хате: полы сверкают, и разуваться надо… Нет, не видел: он заснул над бумагами, и ему всего лишь, приснилось, что у Инги добротная хата.
Ветров подавил мерзко рвущийся наружу зевок и решил быть ментом.
— Петька, Авдоткину дозвонился? — рявкнул он помощнику.
— Никак нет… — пожал плечами тот.
— Черт! — выплюнул Ветров, шаркая и размышляя, что ему делать. А делать, похоже, нечего — брать в зубы набор криминалиста и дуть на место происшествия.
Никишина с Варюхиной галдели, как галки, перебивая друг дружку и терзая Ветрову воспаленные мозги.
— Так, все, всем молчать! — Ветров отрезал гвалт, потому что выкрики его чуть не задавили. — Едем к Инге — понятыми будете при осмотре!
***
Ветров убедился в том, что хоромы Инги ему приснились. Права Никишина была: хата низкая, потемнелая и съежившаяся, покосилась на один бок. Заборчик плохонький, местами упал. Хлипкая калитка и дверь самой хаты были настежь распахнуты: не понравилось это Ветрову: местные пошарили уже, пока он дрых на рабочем столе. Обнесли, подчистили — и к черту собачьему перепоганили все улики. К тому же, собаки, действительно, нет — даже будки нет в грязном, заваленном хламом дворе. А вдруг, не сама повесилась Инга — вдруг, Анисимов ее нашел? А у нее, ведь, сын…
— Он и ырку метлой отметет, и упыря задавит на кладбище, — бредила под руку Никишина. — Аггеич — он такой, защитник наш…
— Да, а мою корову как выходил, — вторила Варюхина. — Околела бы, пока из Докучаевска бы врач приехал…
Обе настойчиво рвались к Инге в хату — интерес же гложет, как и всех зевак. Только Куркин в сторонке стоял. Боится — правильно делает.
— Разойтись! — Ветров нацепил суровую ментовскую маску и колоссом вдвинулся в сени — в сырые и зябкие, как оказалось.
Как же тут пусто и тихо — даже шаги его глухие, словно по вате ступает, а не по доскам. Пыль такая, словно этот дом давно заброшен, да трещины в полу — не только мыши бы лазали — слоны. Варюхина с Никишиной тащились позади, за ними — Куркин, а Петька — тот самый последний.
Среди раскиданных в хаосе детских игрушек, валялся опрокинутый на бок табурет, а над ним, на крюке для люстры, висела на колодезной веревке несчастная Инга. Белое платье на ней было заляпано, будто по болотам она в нем ходила, а волосы — распущены по тощим плечам. В седых, как у древней старухи, космах Инги застряли подсохшие листья, трава и такие же синие колокольчики, как возле косточек детских, но поникшие уже.
— Слушайте, Варюхина, а где ее сын? — напал участковый на Катерину, потому как мальчишку нигде в доме не увидал.
— Сын? Какой сын? — развела руками Варюхина, взглянув на Ветрова, как на юродивого. — Нема в ней детей!
— Та она приехала к нам с немовлём¹, — громогласно перебила Никишина. — Но помёрло оно почти сразу — лет-то сколько прошло!
— Да? — глупо булькнул Ветров и еще раз обошел висящий труп. — А ну, очистить помещение! Мне улики надо собрать!
— Тьфу, ты, улитки ему понадобились! — плюнула Варюхина и удалилась, но без малейшего желания.
За ней Никишина выпихнулась, и Куркин утопал.
— А ты куда? — настиг участковый Петьку, который тоже собрался выскользнуть под шумок.
— Жутко тут, — протарахтел Петька и засеменил назад. — Как черт какой прошелся…