И тут ему показалось, что он услышал громкий смех.
Он прислушался.
В воображении зазвучал его собственный смех.
— Неужели вы не понимали, сэр, что все эти ваши приготовления к мести только укрепляли меня, помогали обрести целостность?
Ловелас открыл глаза. Тьма была такой же полной, как прежде, но прямо перед ним возвышалась еще более темная тень, по форме похожая на человеческую фигуру. Потом эта фигура повернулась, и Ловелас увидел ее лицо. Так же как услышанные им смех и голос, оно походило на его собственное лицо.
И это лицо одарило его насмешливой улыбкой.
— Вы действительно так и не уразумели, что злоба и ненависть как раз и есть то, чем я питаюсь? О, какое блюдо, какое роскошное блюдо вы приготовили для меня из того и другого.
Ловелас снова закрыл глаза. По-прежнему тьма, по-прежнему ни проблеска света.
Он ощутил прикосновение чего-то холодного, что-то остро отточенное пробежало по его горлу, а потом его сдавила тонкая влажная петля, и он почувствовал прикосновение языка. Ловелас попытался уклониться, но понял, что не в состоянии двигаться. Он мог пошевелить только веками и разомкнул их. Фигура склонилась над ним. Это была почти точная его копия, стоявшая на коленях и пившая кровь из раны. Двойник выпрямился, его губы были влажными, улыбка холодной.
— В самом деле прелестное блюдо.
Ловелас вгляделся в представшее перед ним собственное лицо. Оно было неприятным, даже мерзким. Он видел, что при одной этой мысли сила зла, исходившая от этого лица, стала еще больше. Теперь ему отказались служить даже веки, и он не смог закрыть глаза. Ему оставалось только глядеть на эту расплывавшуюся в улыбке маску. Он попытался унять свою ненависть, очистить разум от всяких мыслей, но понял, что теперь уже слишком поздно. Эта новая мысль вызвала на представшем перед ним лице еще более жестокую улыбку.
Но Ловелас продолжал искать способ, чтобы избавиться от своей ненависти.
— Слишком поздно, — шептали улыбавшиеся губы. — Слишком поздно, слишком поздно…
Ловелас знал, что это правда.
Он силился вытеснить из головы и эту мысль.
Улыбка делалась еще шире.
И вдруг откуда-то, из каких-то дальних глубин донеслись звуки шагов.
Улыбка не изменилась.
— Все и вся, — шепнула она, — должно полагаться только на себя.
Снова шаги, все ближе.
Улыбка разомкнула губы, они искривились, обнажив зубы.
Стук каблуков по каменным плитам стал повторяться эхом, доносившимся теперь откуда-то извне, хотя достаточно близко.
Внезапно Ловелас пошевелился и обнаружил, что бессилие, парализовавшее его, прошло. Он сразу же отстранился от склонившегося над ним лица и почувствовал под собой землю, почти сухую и очень рыхлую. Он вскочил на ноги и прямо перед собой увидел грубую кирпичную кладку. Ловелас огляделся и понял, где находился. Перед ним были руины дома Уолвертонов, позади него подвалы, из которых несло зловонием мертвых тварей, искромсанных много недель назад его мстительной рукой, а впереди и вокруг него — логово и пристанище его врага. Тот последний подвал, в который он так и не осмелился войти. Теперь его враг был здесь вместе с ним. Ловелас догадался, что в этом пристанище зла и власти Тьмы его собственная власть не больше могущества мухи, которая тщится уничтожить паука в его собственной паутине. И он напрягся, чтобы биться до конца, понимая, что конец, несомненно, близок. Конец — или начало чего-то еще более жуткого.
Внезапно он снова услышал шаги. Он оглянулся, но звуки шагов замерли, словно тот, кто приближался к нему, остановился. В проеме входа он разглядел фигуру, скорее едва различимую тень, такую же, какими ему всегда виделись любые фигуры, когда он искал их проблеск, вглядываясь в слепящую завесу власти. Но его власть, казалось, слабела, потому что, даже продолжая наблюдать, Ловелас видел, как вихрился ее тусклый свет, уходя спиралями прочь. Фигура в проеме входа в подвал стала еще менее различимой, но ему показалось, что он узнал Миледи, хотя уверенности у него не было. Он просто не мог себе представить, какой силой могла она обладать, чтобы одним своим присутствием поколебать власть его противника. И в подтверждение своих сомнений, еще не успев оторвать взгляд от этой загадочной фигуры, возле самого уха он услыхал шипение. Обернувшись, он увидел собственное лицо, с которого исчезла улыбка, но зато широко раскрылись челюсти. Ловелас отчаянно дернулся в сторону и упал в грязь. Челюсти лязгнули в воздухе. Он изловчился и вскочил на ноги. К его удивлению, существо, казалось, внезапно замерло. Ловелас увидел, как его собственные черты пропадали с жуткого лица. Кожа становилась пепельно-бледной, а глаза не выражали ничего, кроме затаившейся в глубине боли. Это лицо стало худым и еще более деформированным, чем прежде, и он недоумевал, что могло причинить ему такие страдания. О, подумал Ловелас, как он близок наконец-то к успеху.