— Ничего… или почти ничего… и Серафим куда-то исчез и карлика нигде не видно…
— Тебе не кажется это странным?.. — Дуров сощурился.
— Ты думаешь… да нет… прячется где-нибудь… — Моисей потер лоб. — Может быть, мне самому пойти к Старику?..
— Ну, конечно…
— А что?.. пропуск у меня есть…
— Но не во флигель же… туда просто так не войдешь…
— Да, наверное… — Моисей прилег на кушетку. Ему вдруг вспомнился запах длинных и пустых коридоров Башни.
— Лучше я пойду… я маленькая, неприметная, меня не тронут…
— А что если попросить Сарру, она живет на Болотной набережной…
— Как ты говоришь ее зовут?.. — переспросил Моисей.
— Сарра… кажется, кто-то идет… — Дуров обернулся.
В комнату вошел карлик, лицо сморщенное, небритое, глаза красные, в руках полураскрытый зонтик.
— Тут такие новости… — задыхаясь от волнения, заговорил он. — Меня чуть не замели… кругом патрули, всех обыскивают, так и сверлят глазами, словно видят тебя насквозь… каким-то чудом мне удалось ускользнуть от них… черти, зонт сломали…
— Что случилось?..
— Так вы ничего не знаете?.. нет, его уже не исправить… — Карлик отбросил зонт. — Умерла наша последняя надежда… — Карлик глянул на будильник. — Что, и время уже остановилось?..
— Кто умер?.. — спросил Дуров.
— Я же сказал, наша последняя надежда…
— Избавитель?..
— Причем тут Избавитель… это очередная выдумка Тайной Канцелярии, надо знать их коварство, для них это посох, на который можно и опереться, и замахнуться… Боже, как я устал, я бы прилег отдохнуть… Старик ослеп, уже все было готово к церемонии его возвращения во власть… наняли оркестры, подготовили речи, но в последнюю минуту все отменили… говорят, его уже отправили в богадельню… а Тирран играет с детьми в жмурки, совсем тронулся умом… или дождь сводит всех с ума… в Башне суета, эта нечисть всполошилась, зуд какой-то на них напал, как тараканы мечутся по этажам… во флигеле уже ни души, везде горшки с засохшими цветами, пыль, грязь, паутина и жуткая вонь… и целые стаи моли… все, я выдохся… да, самое главное, Жанны нет в Башне… даже не знаю, что теперь делать, хоть ходи по домам и кричи, зови… конечно, кто-нибудь откликнется просто из жалости… — Выдавив подобие улыбки, карлик, слегка прихрамывая, подошел к чадящей лампе. Прикрутив фитиль лампы, он сел на кушетку и впал в уныние, упершись взглядом в одну точку.
Повисла тишина.
Внезапно окно распахнулось. Порыв ветра вздул занавески, расшитые белыми павлинами и фиалками. Вдруг, ни с того ни с сего, упала ваза с цветами. Вода разлилась по полу. Рисунок лужи чем-то напоминал профиль Старика. Донесся глухой шум шагов по дощатому настилу мостка, звяканье.
— Похоже, что это за нами… — Карлик как-то нелепо растопырился и пригнулся. Все в ужасе замерли на своих местах, но оказалось, что это грум Графини, которая узнала, что вернулся Моисей и ждала от него обстоятельного и подробного рассказа. Грум сел у стены. Выглядел он так, будто пришел на похороны.
Моисей его разочаровал. Он старался выглядеть спокойным, но, глядя на его потный лоб и трясущиеся губы, не трудно было понять, что дается ему это с трудом. Голос его иногда срывался, на лице появлялось выражение полной растерянности. Неожиданно он встал и ушел в свою комнату, лег. Он лежал, уставившись в балку потолка, на которой когда-то повесился студент. Никто так и не узнал причины его самоубийства. Он висел спиной к окну в шляпе с широкими полями и в плаще. Чуть в стороне на полу лежал чемодан, с которым он приехал в город учиться на еврея. Моисей обратил внимания, что чемодан пустой, из него исчезли книги и рукописи. На веревке, часть которой студент использовал, шелестели развешанные сушиться фотографии…
Моисей увидел все это и так ясно. Он закрыл глаза. Вдруг он почувствовал, как кто-то положил на его лоб смоченный в воде платок…
Солнце закатывалось. Зябко кутаясь в сизую пелену, солнце обогнуло шпили Башни, окровавило крыши, облака и исчезло…
Громыхая на стыках рельс, к остановке подъехал полутемный трамвай с портретом Старика на переднем стекле. Моисей протиснулся в щель между полуоткрытыми створками двери и сел у окна…
Он вышел на Болотной набережной и, слегка горбясь, пошел к площади. В левой руке он сжимал заступ для рытья могил. На площади у южных ворот Башни было тихо, лишь шелестела палая листва. Он остановился у бронзовой статуи, которая изображала женщину. В кисти правой руки у нее горел факел. Левая ее рука, слегка отстраненная от туловища, служила для жертвоприношений. Горожане бросали туда монетки, голуби гадили. Платье женщины испещряли иероглифы. В них закреплялись законы справедливости. У ее босых ног похрапывал сторож с самопалом, ложе которого было источено червями, а ствол ржавчиной. Моисей кашлянул над ним. Сторож испуганно моргнул, проснулся, у него задрожали поджилки, застучали зубы и высохла слюна, а душа его подошла к носу и повисла на кончике радужной каплей. Она переливалась всеми цветами страха…
Три раза Моисей ударил заступом для рытья могил по колоколом спускающемуся вниз платью женщины…
— Ба-амм… Ба-амм… Ба-амм…
Звуки колокола разбудили обитателей Башни. Поднялся шум. Захлопали двери. Сумятица охватила всех. То там, то здесь вспыхивали случайные пожары. Обитатели верхних этажей падали вниз из окон. Вопящие, воющие, они метались по коридорам и этажам. В конце концов, все собрались в зале Ассамблей. Даже в нижнем белье, они старались не нарушать заведенный порядок и выстроились по отличиям. Ждали Тиррана и Савву…
Между тем Тирран спал в саду и, услышав странный шум, с трудом приоткрыл веки. Ему еще виделось лицо Лизы, тонко очерченное, улыбчивое, нежное, с изогнутыми ресницами, на верхней губе родинка и капельки пота. Он позвал ее по имени. Кто-то отозвался. Он пошел на голос и снова позвал ее. И опять эхо ответило ему. Сбитый с толку, он бросался в разные стороны и звал ее. Выбежав на лужайку, заросшую колючим кустарником, он увидел слегка покачивающийся ее силуэт меж деревьями. С трудом продравшись сквозь кустарник, как безумный, он обнял платье, которое няня вывесила сушиться, и упал в траву…
Кто-то коснулся его щеки, но он даже не пошевелился. Слуги перенесли его в кабинет, обмыли, он был весь в крови, и уложили на кушетку…
Во сне Тирран застонал и очнулся. Он позвал слугу, но никого не отозвался. Дверь кабинета была распахнута. Кушетка заскрипела. Судорожно всхлипнув, он встал и подошел к окну. Над рекой стлался туман. Над шпилями Башни кружили вороны. Из Каретного ряда на Болотную площадь выползала толпа с какой-то обморочной медлительностью. Тирран смахнул слезы рукавом ночной рубашки. Они мешали ему дышать и видеть…
К собравшимся в зале Ассамблей Тирран вышел, звякая шпорами, в выцветшей полевой форме без знаков различий. Его окружили…
63
У стариков сон чуток и Савва при первых же звуках колокола привстал с подушек. Лицо его было бледно. В зале приемов он выглядел иначе. В мундире власти он был высок и строен, значителен. Губы его были твердыми, а глаза сухими. Теперь он выглядел жалко. Голова его в ночном чепчике покачивалась, губы подрагивали, в подслеповатых глазах стыли слезы и страх. Стонущий медный звук налетел, ударил в ставни, еще и еще раз. Лампа замигала и погасла. Дрожащими пальцами Савва нащупал спички. Желтое пламя высветлило его испуганное лицо, тишину. Он постучал костяшками пальцев в дощечку для стука и склонился к слуховой трубке. Мгновение он прислушивался к шорохам, царапающим трубку и, подталкиваемый страхом, не выдержал, ворвался в них хриплым, севшим вдруг голосом.
В комнату вбежал Секретарь. Он был не похож сам на себя. Он захлебывался слюной и словами.
— В городе смута… все улицы вокруг Башни запружены толпой…
— А где Министр?.. ну да, совсем забыл… а все остальные уже собирают чемоданы… постой, куда ты?.. — Савва сделал движение. Он хотел встать, откинул одеяло.
— Эй, кто-нибудь, помогите мне… — Голос его сорвался. Немой слуга подхватил Савву под руки. Савва встал белый, как снег, оттолкнул слугу и подошел к окну. Какое-то время он следил за выползающей на площадь толпой…