В Форте Энджирсе они с Джизелл каждую неделю лечили людей у городского позорного столба, но Лиша всегда плакала и отворачивалась при виде порки. Ужасный обычай, зато Лише редко приходилось лечить одного и того же человека дважды. Они усваивали урок.
— Надеюсь, ты понимаешь, какую честь мой господин оказывает тебе и дочери Флинна тем, что выпорет преступников собственноручно, — заметил Аббан, — а не поручит это какому-нибудь дама, который может проявить снисходительность из сочувствия к их деянию.
— Дама сочувствуют насильникам?
Аббан помотал головой:
— Ты должна понять, госпожа, что наши обычаи весьма отличны от ваших. То, что вы разгуливаете с открытыми лицами и… прелестями, — он указал на глубокий вырез ее платья, — оскорбляет многих мужчин, которые боятся, что вы внушите неподобающие мысли их собственным женщинам.
— И потому они решили указать Уонде ее место, — поняла Лиша. Аббан кивнул.
Лиша нахмурилась, но сосущее чувство унялось. Травницы не любят причинять боль, но даже Бруна не отказывалась преподать пару неприятных уроков хамам и дикарям.
— Мой господин велел явиться и Дамаджи с их кай’шарумами, — сказал Аббан. — Он хочет, чтобы они уяснили надобность принять некоторые ваши обычаи.
Лиша кивнула:
— Ахман сказал, что похожая история была, когда он познакомился с Пар’чином.
На лице Аббана не дернулся ни один мускул, но купец слегка побледнел. Неудивительно, что Арлен так влиял на людей даже до того, как расписал себя татуировками.
— Мой господин упомянул Пар’чина?
— По правде говоря, это я его упомянула. Я не ожидала, что Ахман тоже с ним знаком.
— О да, мой господин и Пар’чин были добрыми друзьями, — ответил Аббан, к изумлению Лиши. — Ахман был его аджин’палом.
— Аджин’палом?
— Его… — Аббан нахмурился, подбирая правильное слово, — кровным братом, пожалуй. Ахман показал ему Лабиринт, и они проливали кровь друг за друга. Для моего народа эта связь крепче кровных уз.
Лиша открыла рот, но Аббан перебил ее:
— Нам пора, иначе мы опоздаем, госпожа.
Лиша кивнула, и они кликнули остальных жителей Лощины, а также Аманвах и Сиквах, которые не отходили от Рожера.
Их проводили на городскую площадь Форта Райзона — большой мощеный круг в центре города с колодцем посередине и лавками по периметру. За покупками пришли не только красийские женщины, но и райзонские. Северянки носили прежние платья, но лица и плечи закрывали платками. Многие из них изумленно смотрели на Лишу и ее мать, как будто ожидали, что сопровождающие их даль’шарумы вот-вот накинутся на бесстыдниц.
Многие красийцы уже собрались, в том числе Дамаджи в паланкинах с балдахинами и многочисленные шарумы и дама. Посреди круга возвышались три деревянных столба, но без кандалов и веревок.
Поднялся шум, и толпа повернулась к Джардиру, который вошел в круг в сопровождении Инэверы в паланкине и других своих жен. Лиша насчитала четырнадцать. Все ли это? Они встали рядом с Лишей и жителями Лощины так близко, что Лишу окутал аромат духов Дамаджах.
Джардир подошел к столбам и махнул Копьям Избавителя. Три даль’шарума сами, без понуканий вышли на площадь и разделись до пояса. Они опустились на колени и коснулись лбами булыжной мостовой перед Джардиром, затем встали и обхватили руками столбы. Связывать их не стали. На воине, которому Лиша сломала руку, белел гипс.
Джардир вынул из складок одеяния плетку-трехвостку с плетеными кожаными ремнями. В последние дюймы каждого хвоста были вставлены острые кусочки металла.
— Что это? — спросила Лиша у Аббана. Она думала, что Джардир воспользуется обычным хлыстом. Это орудие выглядело намного страшнее.
— Хвост алагай, — ответил Аббан. — Плетка дама. Говорят, она бьет, как хвост песчаного демона.
— И сколько ударов получит каждый?
— Столько, сколько выдержит, — усмехнулся Аббан. — Шарумов порют, пока они могут держаться за столб.
— Но… так и убить недолго!
Аббан пожал плечами:
— Шарумы славятся воинским искусством, а не умом или инстинктом самосохранения. Они считают, что вынести как можно больше ударов — проверка мужества. Их товарищи будут делать ставки, кто продержится дольше.
Лиша нахмурилась:
— Я никогда не пойму мужчин.
— Я тоже, — согласился Аббан.
Зрелище было ужасно. Каждый удар хвоста алагай оставлял на спине жертвы алую кровавую полосу. Джардир наносил по одному за раз — то ли по доброте душевной, то ли чтобы воины не свыклись с болью. Лиша вздрагивала с каждым ударом, как будто били ее саму. Слезы текли по ее лицу, и ей нестерпимо хотелось убежать, чтобы не видеть сплошных ран, в которых белели ребра. Никто из воинов еще не упал и даже не закричал.
В какой-то момент Лиша отвела взгляд и увидела, что Инэвера невозмутимо наблюдает за происходящим. Дамаджах почувствовала взгляд северянки и усмехнулась при виде слез на ее щеках.
В Лише что-то надломилось, и вспышка ярости подействовала как защитный круг от людских страданий. Травница выпрямилась, вытерла глаза и по примеру Дамаджах с холодной отстраненностью досмотрела порку до конца.
Казалось, та будет длиться вечно, но наконец упал один воин, а затем и второй. Лиша увидела, как их товарищи передают друг другу монеты, и подавила желание сплюнуть. Когда рухнул последний, Джардир кивнул Лише, и она поспешила на помощь, доставая нитки, мази и бинты. Она надеялась, что запасов хватит.
Джардир ударил в землю копьем, и все обратились взорами к нему.
— Передайте всем, кто хочет обрести рай в конце одинокого пути! — Голос Джардира гулким эхом разнесся по площади и затопил улицы. — Каждая женщина, которая убьет демона на алагай’шарак, станет шарум’тинг и обретет все права шарума!
Собравшиеся воины потрясенно загудели, и Лиша увидела ужас на лицах дама и шарумов. Поднялся ропот, но Джардир оскалил зубы, заставив всех замолчать.
— Если кто-то против, пусть выйдет вперед. Обещаю ему быструю и почетную смерть. К тем, кто посмеет оспорить мое слово завтра, я буду не столь снисходителен.
Многие в толпе хмурились, но выйти никто не решился.
На следующий день Аббан прибыл во двор Дворца зеркал в обществе даль’шарума. Красное ночное покрывало воина было опущено, в черной бороде сквозила седина. Он отнюдь не казался слабым, и все же Лиша была удивлена. Немногие красийские воины доживали до седины в бороде. Даль’шарум шествовал гордо, но его суровое лицо было напряжено, как будто он старался не скривиться.
— Это Гаврам асу Кенин ам’Каваль ам’Каджи, наставник Каджи’шарадж, — представил Аббан.
Воин поклонился, и Лиша раскинула юбки и присела в реверансе в ответ.
Воин что-то произнес по-красийски, слишком быстро, чтобы Лиша поняла, но Аббан немедленно перевел:
— Он говорит: «Я прибыл по приказу Избавителя, чтобы готовить твоих воинов к алагай’шарак». Наставник Каваль учил Шар’Дама Ка и меня, когда мы были в шарадж. Он лучший.
Лиша прищурилась и попыталась прочесть ускользающую правду на привычно невозмутимом лице Аббана. В конце концов, он покалечился, когда учился в шарадж.
Лиша повернулась к Гареду и Уонде:
— Вы хотите учиться?
Каваль и Аббан коротко переговорили, и снова так быстро, что Лиша не уловила суть, хотя поняла много слов. Аббан вроде бы возразил, но Каваль сжал кулак, и хаффит поклонился в знак покорности.
— Наставник просит сказать твоим воинам, что их желания не имеют значения. Шар’Дама Ка отдал приказ, и он должен быть исполнен.
Лиша нахмурилась и открыла рот, но Гаред перебил ее:
— Все путем, Лиш. — Он поднял руку. — Я хочу учиться.
— Я тоже, — подхватила Уонда.
Лиша кивнула и шагнула в сторону. Каваль жестом подозвал северян для осмотра. Он одобрительно хмыкнул при виде великана Гареда, но Уонда не произвела на него впечатления, хотя ростом и силой не уступала большинству даль’шарумов. Каваль вернулся к Лише.
— Из великана выйдет превосходный воин, — перевел Аббан, — если он будет меня слушать. Из женщины… поживем — увидим.