Хасик обернулся. При свете луны его широкая улыбка обозначила черную щель от зуба, выбитого Кераном в первую ночь Джардира в Каджи’шарадж.
— Идем? — переспросил Хасик. — Мы уже пришли.
Джардир непонимающе огляделся, и в этот миг перед его глазами вспыхнули цветные искры — Хасик ударил его с размаху в лицо.
Прежде чем мальчик успел дать отпор, Хасик сбил его на землю и навалился сверху.
— Я обещал научить тебя заставить женщину кричать и научу. Сегодня ты будешь женщиной.
— Нет! — забился Джардир, но Хасик так ударил его лицом о землю, что у мальчика зазвенело в ушах. Тяжелый воин заломил Джардиру руку за спину и сдернул с него бидо, придерживая мальчика одной рукой.
— Похоже, с тебя снимут бидо дважды за ночь, крыса! — засмеялся он.
Джардир чувствовал вкус крови и земли. Он попытался открыться боли, но умение его подвело, и крики эхом разнеслись по Лабиринту.
Он еще плакал, когда его нашла дама’тинг.
Она скользила, словно привидение, ее белые одежды едва касались земли. Джардир перестал рыдать и уставился во все глаза. Мир неожиданно вновь обрел резкость, и мальчик поспешно натянул бидо. Сгорая от стыда, он закрыл лицо руками.
Дама’тинг цокнула языком.
— Встань, мальчик! Ты не боишься алагай, но плачешь, как женщина, из-за такой ерунды? Эвераму нужен даль’шарум, а не хаффит!
Джардир мечтал, чтобы стены Лабиринта упали и раздавили его, но приказы дама’тинг не подлежали обсуждению. Он встал, смахнул слезы и высморкался.
— Сразу бы так. Я проделала этот путь не для того, чтобы предсказать судьбу трусу.
Ее слова уязвили Джардира. Он не был трусом.
— Как ты меня нашла?
Она фыркнула и махнула рукой:
— Я давным-давно знала, где тебя искать в эту ночь.
Джардир неверяще смотрел на нее, но по ее позе было ясно, что ей все равно, верит он или нет.
— Иди сюда, мальчик, я хочу на тебя посмотреть, — приказала она.
Джардир повиновался, и дама’тинг обхватила его лицо ладонями, поворачивая в разные стороны под лунным светом.
— Молодой и сильный, — заметила она. — Но таковы и все, кто зашел столь далеко. Моложе большинства, но хорошего в этом мало.
— Ты предскажешь мою смерть?
— И дерзкий, — пробормотала она. — Возможно, из тебя выйдет толк. На колени, мальчик.
Он повиновался, и дама’тинг опустилась рядом с ним, подстелив белый платок, чтобы не замарать свои безупречные одежды грязью Лабиринта.
— Какое мне дело до твоей смерти? Я пришла предсказать твою жизнь. Твоя смерть касается только тебя и Эверама.
Она достала из складок одежды небольшой мешочек из плотного черного войлока, распустила завязки и высыпала содержимое в ладонь. Джардир увидел дюжину черных камешков, черных и гладких, как обсидиан. На камешках были вырезаны метки, которые горели алым в темноте.
— Алагай хора, — пояснила она и показала камешки ближе.
Джардир ахнул и отшатнулся. Дама’тинг держала многогранники, вырезанные из полированных костей демонов. Даже не прикасаясь к ним, Джардир чувствовал, как в камешках глухо пульсирует злобная магия.
— Снова струсил? — спокойно спросила дама’тинг. — На то и метки, чтобы обращать магию алагай себе на пользу.
Джардир собрался с духом и сел прямо.
— Вытяни руку, — приказала дама’тинг.
Она положила войлочный мешочек себе на колени и разложила на нем кости. Затем достала острый нож с кривым лезвием, покрытым метками.
Джардир протянул руку, стараясь унять в ней дрожь. Дама’тинг быстро взмахнула ножом и сжала края раны, пачкаясь кровью. Она взяла алагай хора обеими руками и встряхнула.
— Эверам, дарующий свет и жизнь, молю, надели свою недостойную служанку знанием того, что грядет. Поведай мне об Ахмане, сыне Хошкамина, последнем из рода Джардира, седьмого сына Каджи.
Пока она трясла кости, метки разгорались все ярче, просвечивали сквозь пальцы, и казалось, что она держит раскаленные угли. Она бросила кости на землю.
Дама’тинг уперлась руками в колени и подалась вперед, изучая горящие узоры. Глаза ее широко распахнулись, она зашипела. Внезапно ей стало не до чистоты белых одежд. Она лихорадочно ползала по земле, изучая пульсирующие, медленно блекнущие метки.
— Должно быть, эти кости побывали на свету, — пробормотала она, собрав алагай хора.
Она снова взмахнула ножом, прочла заклинание и как следует встряхнула кости. Метки вспыхнули. Дама’тинг бросила алагай хора.
— Не может быть! — закричала она, сгребла кости и бросила в третий раз. Даже Джардир видел, что узор не изменился.
— В чем дело? — осмелился спросить он. — Что ты видишь?
Дама’тинг сощурилась и посмотрела на него:
— Будущее тебя не касается, мальчик.
Джардир отпрянул — столько злобы прозвучало в ее голосе. Она злится на его дерзость или на то, что увидела?
Или на то и другое? Что ей поведали кости? Он невольно вспомнил горшки, которые позволил украсть Аббану из Баха кад’Эверам. Могла ли она разглядеть этот грех?
Дама’тинг собрала кости, сложила в мешочек и встала. Она спрятала мешочек и отряхнула одежды.
— Возвращайся в шатер Каджи и молись до утра, — приказала она и растворилась в тени так быстро, что Джардир засомневался, не привиделась ли она ему.
Керан разбудил его пинком, пока другие воины еще спали.
— Просыпайся, крыса. Дама послал за тобой.
— С меня снимут бидо? — спросил Джардир.
— Мужчины говорят, ты неплохо сражался, но решать не мне. Только дама может позволить най’шаруму носить черное.
Наставник ввел его во внутренние покои Шарик Хора. Джардир с благоговением ступал босыми ногами по прохладному каменному полу.
— Наставник, можно вопрос?
— Быть может, это последний вопрос, на который я отвечу как твой наставник. Надеюсь, он того стоит.
— Когда дама’тинг пришла к тебе, сколько раз она бросила кости?
Наставник взглянул на него:
— Один. Они всегда бросают их один раз. Кости не лгут.
Джардир хотел сказать что-то еще, но они повернули за угол и увидели дама Хевата. Хеват был самым суровым из учителей Джардира, именно он назвал его верблюжьим ублюдком и швырнул в выгребную яму за дерзость.
Керан положил руку на плечо Джардира.
— Следи за языком, если не хочешь его лишиться, парень, — пробормотал он.
— Благослови вас Эверам, — произнес Хеват. Керан и Джардир поклонились. Дама кивком отпустил Керана.
Хеват провел Джардира в комнатку без окон, заваленную стопками бумаги. Пахло чернилами и светильным маслом. Такое место подошло бы скорее хаффиту или женщине, но даже здесь все было сделано из человеческих костей — стол, за который сел Хеват; стул, на который он указал Джардиру. Даже пресс-папье служили черепа.
— Ты продолжаешь меня удивлять, сын Хошкамина. Я не поверил, когда ты сказал, что прославишься за себя и за отца, но ты, похоже, решил доказать, что я ошибаюсь.
Джардир пожал плечами:
— Любой воин на моем месте сделал бы то же самое.
Хеват хмыкнул:
— Воины, которых я знаю, не столь скромны. Сколько демонов вы убили вшестером? Тринадцать?
— Двенадцать.
— Двенадцать, — повторил Хеват. — И еще ты помог Мошкаме умереть прошлой ночью. Немногим най’шарумам хватило бы мужества.
— Пришло его время.
— Пришло. У Мошкамы не было сыновей. Ты подарил ему смерть, а значит, должен отбелить его кости для Шарик Хора.
Джардир поклонился:
— Это большая честь.
— Дама’тинг пришла ко мне прошлой ночью.
Джардир с надеждой посмотрел на него:
— С меня снимут бидо?
Хеват покачал головой:
— Она говорит, ты слишком молод. Если ты вернешься на алагай’шарак, не успев выучиться и вырасти, Каджи останутся без доброго воина.
— Я не боюсь умереть, если это инэвера.
— Слова истинного шарума, но все не так просто. Она запретила тебе появляться в Лабиринте, пока не подрастешь.
Джардир нахмурился: