- Тетя, почем лук? - притворно не сознаваясь, спросила Верочка.
- Десять карбованцев за пучок.
- А яички?
- Три червонца...
- Так дорого?
- Зараз все дорого.
"Сознаться или нет?" - кольнуло сомнение Верочку, а вслух, сама того не желая, спросила:
- Вы не узнаете меня? Помните, недавно ехали... Вы еще приглашали в свой хутор Верба?
- Ой, риднесинька! - в волнении промолвила женщина, встала, вытерла руки о подол и прижала ее к себе: - Моя дивчина... Пийдемо до хаты.
Приличия ради Верочка заупрямилась было, сказав, что торопиться не следует, пусть продаст все, а потом можно идти.
- Да що торговатысь? Сестра не буде в обиде. С ее огорода. - И женщина в плисовом быстро убрала скудные свои товары в корзину, взвалила на плечо и промолвила: - Пийдемо до хаты!
Шли километров пять пустырем, изрытым траншеями и заваленным ржавым железным ломом. Встреченную речку женщина переходила на неглубоком месте, сняв башмаки и приподняв юбку, за ней в ботах, ступая по камням, перешла и Верочка. Зачерпнула немного воды, а не подала вида, полагая, что в хате обсушится.
Поселилась Верочка на хуторе, в белой мазанке, и через день-другой так свыклась с хозяйкой Ганной и ее малыми хлопцами, что та души в ней не чаяла, находя в голубоглазой Верочке свою дочь, такую же, видать, голубоглазую, с косами до пояса... Порой, из закутка поглядывая на прихорашивающуюся Верочку, хозяйка горестно вздыхала и принималась плакать, утирая рушником глаза.
Ненароком забежав в чулан, чтобы попить колодезной воды, Верочка застала хозяйку всю в слезах и остолбенела:
- Что это, вы вроде плачете?
- Ничего... Горя зараз не поправишь...
- Но что у вас за горе? - встревожилась Верочка.
- Дивлюсь я на тебе и ластивку свою вспоминаю... Де вона зараз блукае?
- Какая ластивка? - не поняла Верочка.
- Германец в полон забрал мою дочку, - заговорила женщина. - На тебе схожа, як ридни сестры.
- Как же это случилось? - пытала Верочка.
- Люди бачили. Кажуть, ироды вирвалися в город, в квартиру, де вона гостевала... Стягнули мою дочку с кровати, пидхватили в спидныци... И погнали по шляху в полон... Ой, бедна моя дитыно, ластивка моя, деж ты зараз?.. - Ганна опять заплакала.
Верочка и сама чуть не разревелась. Обняв Ганну за шею, старалась утешить ее.
"В каждой семье свое горе, каждый дом война слезами окропила, думала позднее Верочка. - У нее вот дочку в полон увели. А у меня тоже несчастье".
Свидания с Алексеем не дозволяли. Как ни уговаривала дежурную сестру, чтобы впустили к больному, - не помогало, и в другой раз она самочинно прошмыгнула в палату.
Алексей лежал недвижимо, покрытый простынью, и только по скучным, хотя и горящим, глазам угадывалось, что состояние у него неважное. Расспрашивать его Верочка боялась, а сам он заговаривать не хотел, только смотрел на нее, оробелую и жалостливую, молчаливо, иногда лицо его становилось сердитым, и это был намек на то, чтобы Верочка уходила.
Появившаяся в палате сестра накричала на нее за то, что она самовольно ворвалась к больному, и с того часа строго-настрого запретили ее впускать, и лишь краем уха Верочка услыхала, что Кострову сделана какая-то операция руки. Верочка не знала, все ли обошлось ладно, и это страшно угнетало ее.
Недели через две лечащий врач, с которым Верочка разговаривала, заверил, что здоровье больного идет на поправку, и для Верочки не было, пожалуй, большей радости. Впервые, кажется, она заулыбалась. Во всяком случае, тревога наполовину унялась, и, прибежав в хату, она бросилась к Ганне, целуя и кружа ее.
- Да що у тебе таке, дочка? - спросила, не понимая, хозяйка и сама невольно и беспричинно улыбалась.
- Здоровье у Алексея идет на поправку. Врач уверил меня, что рана заживет, что скоро... Выпишут, выпишут! - повторяла Верочка с сияющим лицом.
- Дасьт бог, одним лихом буде меньше, - вздохнула хозяйка и перекрестила Верочку троеперстием.
Успокоенной ходила Верочка весь день, помогала хозяйке на огороде высаживать рассаду помидоров, стирала белье, а легла спать, и вновь беспокоили думы: "Придет времечко выписываться из госпиталя, а обмундирование у него непригодное, порванное, в пятнах крови небось..."
С попутной машиной она решила поехать в дивизию, чтобы встретиться с Гребенниковым. Уже на территории штаба дивизии в утомленном от жары и обшарпанном лесочке комендантский наряд задержал Верочку. Выясняли, кто она, прежде чем провести до блиндажа начальника политотдела. Когда же Верочка пыталась попасть на прием, дежурный офицер сообщил, что начальник политотдела находится в отлучке, на передовой.
- А можно проехать на передовую? - спросила Верочка.
Дежурный смерил ее удивленными глазами, насмешливо поддел:
- Прыткая вы девчонка, погляжу. А не побоитесь?
- Чего?
- Дыма порохового.
- Надеюсь, дым не помешает найти полковника.
Офицер посмеялся и указал на пенек, чтобы присела и ждала.
- Больно жестко сидеть, - прыснула Верочка. - А нельзя вызвать связистку Тоню? При штабе у вас работает, на телефонной станции. Фамилию, правда, забыла. На вид пухленькая такая...
- Пышечка наша, - ухмыльнулся дежурный. - Сорвиголова, у нее на уме только ухажеры!
- Однако любите вы вольности, а если я Ивану Мартыновичу доложу?
Офицер-дежурный, переменив тон, спросил:
- А вы, собственно, кто?
- Да я с делегацией уральцев приехала. Небось слыхали?
- Ах вот вы кто? Та самая девица, которая капитана разыскивала... Слыхал-слыхал... Кстати, как ваш капитан себя чувствует? Раны заживают?
- Заживают, - нехотя, словно он знает про капитана что-то дурное, ответила Верочка.
- Ну и когда его выпишут? Куда же вы лично подадитесь?
- Останусь воевать, дыма вашего хочу понюхать...
- Кем же будете воевать? - допытывался дежурный.
- Куда пошлют. Подучусь, могу и стрелять.