Уголком левого глаза я уловил какое-то движение, и внутри у меня все застыло. Я повернул голову, но не резко, а медленно. Но я уже и так знал, знал, знал!
Я услышал, как у кого-то под ногой камень стукнул о камень, и увидел человека с ружьем, идущего к песчаной площадке; одна рука у него была засунута в карман.
Вот и все, подумал я, но у меня оставалась еще надежда, что он постоит и уйдет, а я останусь незаметно сидеть на дереве, и нелепую эту надежду мне никак не удавалось прогнать от себя. Азарт восхождения на скалу давно выветрился, и теперь мне хотелось только одного – жить. Меня било мелкой дрожью, хорошо, что стрела была на тетиве – сейчас мне бы вряд ли удалось ее там установить. Я взглянул на свои руки, держащие лук, увидел наконечник стрелы – заточенные части отличались по оттенку от незаточенных, и почему-то это уняло дрожь. Я снова поверил, что мне удастся сделать то, ради чего я забрался на это дерево, что мне удастся разрешить загадку жизни и смерти. Если он ляжет на песок спиной ко мне, я тут же выстрелю. Я сжал пальцы на конце стрелы, упирающейся в тетиву, сделал медленный вдох открытым ртом и, отклонившись к стволу, замер и стал напряженно ждать.
Он смотрел вверх по течению реки, держа оружие обеими руками, но на уровне пояса так, что казалось – он вовсе не собирается поднимать его и прикладывать к плечу. В его позе было нечто первобытно-грациозное, тело у него было расслабленным, наслаждающимся своей свободой. Если бы его удалось очень точно передать в рисунке, получилась бы невиданно красивая и убедительная фигура. Я хотел бы убить его, пока он стоит в такой позе. И мне страстно хотелось, чтобы на реке появилась байдарка Бобби, но никакой байдарки я не видел, и, судя по всему, этот человек не видел ее тоже. Он слегка передвинулся, и теперь только половина его была видна сквозь мой тоннель хвои. Подожди, пока он уляжется, сказал я себе беззвучно, – слова, казалось, приходили откуда-то из глубины горла, – потом стреляй по центру спины. Поставь себе такую задачу. Попытайся перебить ему хребет или, по крайней мере, если это не удастся, поразить что-нибудь жизненно важное.
Но он продолжал стоять; в нем не чувствовалось ни решительности, ни нерешительности – он просто стоял, и все. Часть его тела была открыта для стрельбы, но голова не была мне видна. Может быть, стрелять прямо сейчас? Он может вообще пропасть из поля зрения. Я напряг мускулы руки, чтобы проверить, насколько они слушаются меня. Стал понемногу оттягивать тетиву. Я смотрел прямо на него, а он снова немного переместился. Теперь он стоял ко мне боком, и стоило ему поднять голову и взглянуть в мою сторону, он бы тут же увидел меня. Я знал, что теперь мне придется противиться истерическому желанию выпустить стрелу. Такое желание возникает каждый раз, когда лук полностью натянут: хочется избавиться от стрелы и от напряжения, которое требуется, чтобы удерживать лук в нужном положении. Во мне росло это безумное желание выстрелить побыстрее и покончить со всем этим. Я стал проходить в воображении все сложные этапы подготовки к удачному выстрелу из лука, постоянно напоминая себе, что любая подготовка пойдет насмарку, если будет совершена ошибка в момент спуска стрелы. Пальцы правой руки должны быть расслаблены; но главное, чего следует добиваться – рука, держащая лук, должна быть совершенно неподвижна.
Человек казался чем-то озадаченным. Он смотрел то на реку, то себе под ноги – на песок и камень, проступающий кое-где сквозь него, – и каждый раз, когда он наклонял голову и его скрытое от меня лицо ныряло вниз, его взгляд явно уходил все дальше от реки и все ближе ко мне.
Я закрыл глаза, сделал вдох, но не полный, а на три четверти, задержал воздух. И стал наводить лук, миллиметр за миллиметром. Когда он занял то положение, которое мне приблизительно было нужно, я переключил внимание на мышцы и стал оттягивать тетиву. Спина раздавалась, черпая силы у дерева. Наконечник пополз к луку, стрела двигалась по направляющей и шептала мне что-то, принимая на себя неестественное напряжение моего тела. Но звук, который она производила, был слышен только нервам ладони левой руки. Я подтянул задние зазубрины наконечника плотно к луку и стал пальцами, ладонями, руками, телом прислушиваться к луку и стреле, проверяя, все ли в порядке, – я начал своего рода предстартовый отсчет времени.
Человек находился чуть-чуть в стороне от рамочки из нитей на тетиве – моего прицельного приспособления. Мне оставалось лишь слегка передвинуть лук – и он попадет в прицел. Проблема прицеливания на уровне «вправо-влево» будет, таким образом, решена. Останется последнее – спуск тетивы. Оранжевые нейлоновые нитки Марты и мишень были совмещены – человек вошел в оранжевую рамочку. Оставалась теперь вертикальная наводка, которая всегда представляет самую серьезную проблему при стрельбе сверху вниз. Ну и, конечно, спуск тетивы. Кончик стрелы был направлен в точку, расположенную сантиметрах в десяти под его ногами; стрелу я видел своим боковым зрением, а на человека смотрел прямо. Я подправил положение лука таким образом, что казалось, будто собираюсь стрелять ему в живот. Глядя сквозь тетиву – вдоль древка стрелы – и через узкую пещеру хвои, я видел стрелу, находящуюся в невидимой плоскости, которая пересекала человека посередине.
Мы теперь составляли некое единство. И чувство какой-то странной близости между нами усилилось после того, как я замкнул его в двойной рамке из окна в хвое и моего прицела на тетиве – и то и другое я создал для него сам. И я чувствовал, что теперь он никуда от меня не денется; мне оставалось лишь разжать пальцы правой руки, позволить стреле вырваться, а левой руке следовало оставаться неподвижной и принять на себя вибрацию лука.
Все было отлажено, все было так, как надо, и лучшего нельзя было и требовать. Я находился в удобной и прочной позе, наконечник не колебался и казался превратившимся в неподвижный камень. Полностью натянутая тетива давала мне какую-то преображающую силу, но одновременно вызывала и «истерику натянутого лука», состояние, которое губительно для некоторых стрелков из лука и благодатно для других – для тех, кто может совладать с ним и заставить работать на себя.
Я был готов – оставалось выполнить два последних пункта. Человек не двигался, стоял, слегка наклонившись, но теперь он был больше повернут ко мне, чем раньше – хотя и немного. Потом он вдруг пошевелился – незначительно, но резко, – и мне пришлось преодолеть инстинктивное желание спустить тетиву. Он копнул песок одной ногой, и я впервые увидел его лицо – увидел, что у него, оказывается, есть лицо. Вся моя тщательная подготовка к выстрелу стала разваливаться. Всеми своими мышцами, кишками, сердцем я старался сохранить все так, как было. Его глаза бегали по песку, камню, по реке все быстрее и быстрее. Они плывут! Как только из-за камней появилась байдарка, мои пальцы на тетиве немедленно разжались. Я не увидел, как стрела метнулась в воздухе; он, конечно, тоже не видел ее, но несомненно слышал, как зазвенела тетива. Я так долго держал лук полностью натянутым, что в момент, когда отпускал стрелу, мне казалось – левая рука, державшая лук, превратилась в камень. В тот момент, когда я спускал тетиву, мне показалось, что человек почувствовал мое присутствие и знает, где я нахожусь. И я испугался, что моя сосредоточенность тут же рассеется. Почти так и случилось, но не совсем – сосредоточенности осталось достаточно. Прицел был взят правильно, и если левая рука не подвела, я должен был в него попасть.
Что произошло затем, для меня до сих пор остается загадкой. Дерево вздрогнуло и загудело, будто по нему сильно ударили топором, и лес вокруг меня, такой до этого момента тихий, наполнился каким-то невероятным гулом. А в следующее мгновение ствола дерева рядом со мной уже не было. Не было и лука. Большая ветка схватила меня за ногу, явно намереваясь ее оторвать. Я летел мимо ствола, спиной вниз, потом головой вниз, и что-то меня хлестало и толкало живыми, пружинящими толчками, будто руками. И сейчас я могу утверждать, что, падая, я проверял, расслаблены ли пальцы левой руки, были ли они расслаблены должным образом в момент выстрела – и убедился в том, что с пальцами было все как надо.