Вот и пятеро. Ее непокорная, но прекрасная тень и четверо теней ушедших. Сейчас они вернут эту реку в привычное русло. Это всего лишь вторая большая жатва, был соблазн завершить все именно ею, но все же ей будут нужны все три, чтобы исполнить задуманное, чтобы избавиться от голода и тишины, поэтому только кровь, и только победа. Пока этого будет достаточно. Могло быть достаточным. Если бы не тринадцать умбра. Не пора ли им сдаться или хотя бы убраться прочь с бранного поля? Они же не стоят и мизинцев пяти высших. На что они рассчитывают? Что они задумали?
Что?
Что?!
Проклятье!!!
Она все еще умела быть быстрой. Она все еще могла действовать мгновенно. В одну божественную мимолетность она прозрела зловещий план низших. В долю ее она поняла их замысел и уверилась в его реальности. В один миг она, парящая в тишине, обратилась в холодное пламя и опалила сама собой сразу и одного из тринадцати, и собственную тень. Растратила всю себя на долгий и все равно неслышный для самой себя шепот. Остановила одного и заставила действовать другую. Не дала свершиться непоправимому — полному ритуалу жертвоприношения, которое неминуемо исторгло бы ее из этого мира туда, где тишина и голод нескончаемы.
И уже растворяясь и рассеиваясь, рассыпаясь в пыль на долгие годы, продолжая пребывать в тишине и голоде, она почувствовала и необъяснимую ненависть, и странную непокорность собственной тени, которая была плоть от плоти она сама, и смешанное с недоумением облегчение одного из младших умбра. Он не хотел умирать. Они правильно рассчитали, но он не хотел умирать. Они каким-то чудом изготовили ритуальные ножи и готовились принести себя в жертву. Не на ее алтарь, а на алтарь ее проклятия. Но он не хотел умирать. Она безошибочно нашла слабое место. Как его зовут? Бланс… Пять высших и двадцать низших полудемонов. Двадцать пять умбра. Двадцать пять точек опоры. Двадцать пять сущностей, потому что от нее остались лишь рассеяние и тишина. Тринадцать из двадцати пяти — большая часть. Больше половины. Безошибочный ход. Но нет. Не удалось. И она все еще здесь. Она все еще здесь. Почему же ее так беспокоит этот выживший? Что с ним не так?
Бланс-с-с-с-с-с-с…
Гледа, все еще юная девчонка, пережитого которой хватило бы на долгую и трудную жизнь, проснулась в холодном поту. Как и все последние дни, она лежала на войлочном матрасе в затянутой грубой тканью повозке. Прямо под нею скрипели колеса, впереди всхрапывали лошади и время от времени раздавался отдаленно знакомый голос возницы, иногда хлопанье бича, но Гледа оставалась в повозке. Даже до ветру ей удавалось выйти лишь ночью. Днем она должна была довольствоваться раздобытой где-то Филией ночной вазой. И Филия или Рит постоянно были рядом, но облегчение Гледе приносили лишь слезы. Вот и теперь, пока странный сон медленно улетучивался из ее памяти, она плакала. Смотрела на свои руки и оплакивала отрубленные руки своего отца. Прижимала ладони к груди, чувствовала боль в ранах, образовавшихся от вживленных в ее тело камней, и оплакивала свое тело. Прислушивалась к прочим ощущениям, которые казались ей чем-то вроде холодного пламени, облизывающего ее нутро, и оплакивала саму себя. Вот и теперь она была готова зарыдать от тоски и горя, но почувствовала на лбу мужскую ладонь. Странно, почему не Рит и не Филия? И почему рука перевязана? Неужели Скур?
— Когда росы были в последний раз? — раздался голос колдуна. — Сколько дней задержка?
«Святые боги, о чем он говорит?»
— Считай меня лекарем, — покачал головой Скур, которого она наконец разглядела, и который после всего произошедшего казался лишь тенью прежнего Скура. — Ты думаешь, я только ярмарочными фокусами пробавлялся? Нет… Разным приходилось заниматься. Вытравливанием плода никогда, а вот видеть потаенное наловчился. Рит что-то заподозрила, да и Филия, вот она и попросила меня… приглядеться к тебе. Облегчиться не хочешь? Могу отвернуться или вылезти на облучок, Стайн лошадей погоняет. Не волнуйся, он за полог нос не сунет.