И я дрогнула. Сказать по-честному, умное говорение сверх всякой меры стало утомлять меня, а хватка этого человека немало удручать. Какие там пустые вечера! У меня не осталось и часа! Подобно спасенному Робинзону, хлебнувшему лондонской суеты, я могла лишь вздыхать о былом блаженстве. «О, мой остров!» Но главное — та неуютная высота, на которую он вознес меня, готовый к поклонению. Быть божеством хоть для единого из смертных — что за пещерная дикость, честное слово!
И я стала избегать Эдда, даже запретила ему звонить на мой номер. Смотрите, что из этого вышло.
Не найдя меня на заветных тропках, он посетил буровую. Как нарочно, проходки в тот день не было, шла сборка насосного оборудования, и я занималась делами в камералке. Эд обошел кругом и решился ждать. Морозило. Лужи на дорогах подсохли, трава поседела и похрустывала, как стружка. Наш Дон Кихот прогуливался без головного убора, открытый всем ветрам. Мела поземка, колючий снег заметал упрямца. Воспаление легких, бронхит, ревматизм — вот чем кончаются подобные подвиги в таком возрасте.
Иван-Великодушный пришел ему на помощь, позвонил по телефону.
— Беги скорей, он замерзнет.
Старик шагнул навстречу, сдергивая с руки вязаную перчатку. На бескровном лице горели глаза.
— Как я рад, как я рад!
И восторженно объявил, что весь мой завтрашний день принадлежит ему, поскольку нанят фотограф, дабы увековечить меня у каждой сосны, и на весь длинный вечер также расположился у нас к радости Раисы, которая ловит каждое его слово, точно приходит на лекцию.
Я взбесилась. Что за бесцеремонность? Я свободный человек! И молча склонилась над работой, бранясь в душе «как настоящая леди». Гость помрачнел, потом удалился. Воспитание, годы обязывали его сдержанности, он крепился два дня, не показывался, не приходил.
Тем ярче была вспышка.
Вернувшись к вечеру, я открыла комнату и ахнула от неожиданности. По столу, подоконнику, полу живописно рассыпались цветы, яблоки, апельсины. Вскоре явился и он сам.
— Зачем вы лишаете меня единственной радости? Видеть вас, быть с вами рядом… — теплыми руками он сжал мои пальцы, и в глазах его вдруг высветилось такое беспокойство, такое одиночество, что сердце мое сжалось. Бог его знает, чем она стала для него, наша встреча. Старый Гете пришел мне на память. Пусть, подумала я, потерплю еще немного, кончится же когда-нибудь его путевка.
Вот такой «прынц».
А теперь скажите мне, Марина, отчего могучая зрелость интеллекта и хотя бы отблеск мудрости не встретились в его душе? Что он там записывает за девчонкой? Отчего истины его слабы, а свет прозренья тускл? И куда плыть молодым, если нравственные маяки старейшин едва чадят и тлеют?
Вопросы, вопросы…
Так-то, Марина. Тра-ля-ля.
от Марины 3 ноября
Я начинаю думать, милая Астра, что ты не зря прожила полгода. Что ожидало бы тебя, поступи ты в другое учреждение? Утренняя толпа, спешащая на работу, вечерняя толпа, спешащая с работы, в промежутке бесцветный день в обществе робких невольников собственного диплома, делающих свои деньги. Уж лучше в сетевой маркетинг, добавками торговать!
Я вновь не в духе, прошу извинить.
Помнишь ли ты картину, висящую в комнате у геологов? На днях я словно увидела ее твоими глазами. Представь себе парусную яхту, несущуюся по изумрудным волнам, крепкий ветер, срывающий с них стремительные брызги; они сверкают на солнце и чуть не обдают вас с ног до головы… совсем как твои письма, милая девочка. Нет, ты не зря прожила полгода! И то, как ты всматриваешься, думаешь, живешь, и то, к чему приходишь… А твой поклонник! Он затмил все! И откуда оно только взялось, это полезное ископаемое, в наш рациональный, рациональный, рациональный век?
В этой связи не могу удержаться от последнего анекдота про душку-Очёскова, почтившего меня особым доверием.
С некоторый пор у него роман с кассиршей, крикливой особой в несусветном оранжевом парике. И вот в обеденный перерыв мне случается купить за углом пару божественных французских колгот в бархатной коробочке, перевязанной розовой ленточкой. В комнате я вынимаю их из кармана и прячу в сумку незаметно для всех. Для всех, но не для Очёскова. Кто-кто, а он мигом узрел розовый бантик и задышал мне в ухо.
— Где оторвала? Покажи.
— Не могу. Дамское.
— Да брось ты, предрассудки.
Я приоткрыла коробочку.
— Ого! Уступи мне.
— О?
— За любую цену. Не для себя прошу.
— Надеюсь.
— Будь другом. Если бы ты знала…
Но я была непреклонна. С какой стати? Тогда он махнул рукой и посвятил меня в свои «сердешные».