— Пусть растет. Может, поумнеет.
Астра молча дернула плечом.
Екатерина Петровна взяла нож и стала с легкостью разрезать пирог, особо выделив засахаренный срединный кусок, который перенесла на тарелочку виновницы торжества. Положила сыну, себе, вытерла бумажной салфеткой лезвие ножа и осмотрела его.
— Какой острый. Ты наточил?
Мальчик кивнул.
— Молодец! — похвалила она. — Настоящая мужская работа. Отец удивится.
— Ну-ка, ну-ка, — ревниво воскликнула девочка, быстро протянула руку и коснулась пальцем острия. — Ой!
— Обрезалась?! — вскинулась мать. — Ну что с ней делать!
— А мне не больно, не больно, — Астра сунула палец в рот, смаргивая слезинки. — Нарочно не больно!
— Покажи-ка. Да, неглубоко, — женщина принесла йод и пластырь. — Все. До свадьбы заживет.
— До сва-адьбы… А почему?
Опустив глаза, мать терпеливо перевела дыхание и стала раскладывать по розеточкам варенье и разливать чай.
— Ну, какие заветные желания у нашей именинницы? — обратилась к дочери с улыбкой.
— Ты обещала отдать меня в музыкальную школу, помнишь? Тебе еще написали на моей… этой… из интерната.
— Характеристике? Мало ли что напишут. С тобой надо ездить, там ждать. У меня нет такого времени.
Девочка опустила глаза.
— Она близко, в нашей же школе, в другом корпусе.
— А инструмент где возьмешь? Пианино дорогие. А шуму-то! Все соседи сбегутся.
— Я потихонечку буду играть. Никто не услышит.
— Нет и нет. К тому же ты опоздала, музыке обучают лет с шести, даже с пяти, а тебе уже десять, — с облегчение нашлась женщина.
Неяркое декабрьское солнце играло на золоченых ободках чайной посуды, подсвечивало заваренный чай, искрилось на гранях хрустальной вазы с яблоками. Лучи его мягко озаряли прическу хозяйки дома, ее шелковое фиолетовое платье с рисунком из мелких желтых квадратиков, похожих на ранний городской вечер.
— Мама, — вдруг тихо проговорила Астра, — наверное, не нужно больше показывать, сколько мне лет?
Подросток недоуменно глянул на мать, не зная, как отнестись к таким словам. Женщина откинулась на стуле.
— Выросла моя дочка, — произнесла негромко, словно вглядываясь в даль.
— Да нет, я не то… я… я …, — запнулась девочка, закрасневшись, — ну, не знаю, я…
— Съешь еще пирога, — предложила мать.
— И мне положи, — попросил сын.
— Кушайте на здоровье.
Вскоре от пирога остались одни крошки. Чайник опустел, конфетница тоже.
— Спасибо, очень вкусно, — мальчик быстро пересел на диван. — Последний убирает со стола, — и победно посмотрел на сестру.
— Еще чего! — взъерошилась Астра. — У меня день рождения!
— И вообще, раз девчонка в доме, мне с посудой делать нечего.
— Мама! Не буду я ему подчиняться!
— А я тебе помогу с посудой. Хочешь вместе? — снова нашлась мать.
— Хочу, — смягчилась девочка и принялась складывать в стопку блюдечки с блюдечками, тарелочки с тарелочками. Потом потянулась к чашкам, хоп! — и самая крайняя из них завертелась на краю стола, соскользнула и непременно бы разбилась, если бы брат не подхватил ее у самого пола.
И небрежно поставил на стол.
— Руки-крюки. Сейчас все перебьет, дуреха.
— Я не виновата, что здесь узко, — вспылила сестра, округлив на него обиженные гневные глаза. — Я не дуреха.
И снова мать устало примирила обоих.
— Не ссорьтесь. У нее красивые длинные руки, а у тебя отличный бросок.
Брат хмыкнул.
— Ничего-ничего. В зимнем лагере научат убирать посуду, — с издёвочкой произнес он.
Астра насторожилась.
— Я не поеду в лагерь. Мама! Теперь его очередь. Я не поеду в лагерь! Еще не хватало! Ни за что!
Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.
— Заплачь, — поддразнил брат.
— Твоя очередь! — закричала девочка. — Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены, и в лесной школе-интернате по году! Пусть он едет. Мама!
— Он старший, он мне помогает, — терпеливо разъясняла мать. — В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…
— А почему он с тобой на море был, а я нет? Был, был, я знаю, он хвалился. А когда я? Я хочу на море! — слезы ее покатились градом. — Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море!
— Ну, довольно! — мать хлопнула по столу ладонью. — Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!