Астра спрыгнула на землю.
— Ночуем.
Прошлась, разминаясь, туда-сюда, и взялась за полевой дневник. Кир разводил костер, рубил хворост, доставал посуду и продукты. Ветер задул по-вечернему сверху вниз, дымок костра потянулся тоже вниз, завис над ручьем туманными полупрозрачными пеленами. После ужина посидели у огня, поговорили. Палатка стояла поодаль, на плоском месте, устланная внутри смолистым тонким лапником, и окопанная, на случай дождя, канавкой.
— Спрячь в палатку нож и топорик, — проговорила Астра, — накрой пленкой вьюки, напои коней, отведи к траве.
Он молча поднялся, и тихо засвистел мелодию из «Кармен».
Видишь, как я сохраняю Цветок, что ты мне подарила…Они оттягивали то, о чем думали весь день. Уже совсем стемнело, над головой мерцали звезды, в зареве над горами вставала луна. Становилось холодно. Кир подбросил хвороста. Краткое пламя осветило их лица, выхватило из темноты ближайшие ели и кусты.
— Скажи мне, где ваш Окаста? — спросил он. — У меня к нему письмо от предка и бутылка рома. А все только пожимают плечами.
— Как он связан с твоим отцом?
— Как бывший студент с бывшим преподавателем, которого опередил в науке. Отец, кандидат наук, ушел в производство. Где ж Окаста?
— «Оторвался» куда-то в тайгу. Один, верхом. Уперся, обиделся, — и тоже пожала плечами.
— Обиделся? Что за некайфы? А-а… на тебя, что ли? — проницательно прищурился он.
— Похоже. На выражение моего лица. Решил, что все просто.
Обняв руками колени, Астра смотрела на трепетную игру серых и розовых теней на остывающих углях.
— Окаста — мучительный человек. Он взыскует у жизни смысл, полагая, что имеет на это право уже потому, что живет.
— Как частица, которая обладает энергией в силу самого существования?
— Да, точно. И боится не смерти, а бессмыслия жизни ввиду смерти. Над ним что-то тяготеет. Уверена, что он плачет от отчаяния и напивается оттого же.
Они помолчали. В ущелье входил туман, пора было забираться в палатку.
— А скажи… я не первая спрашиваю, — улыбнулась она, бросив взгляд на его руки с тонкими полосками на запястьях. — Это от любви?
— Да, из-за девчонки.
— Это было после меня?
— До, до, еще в восьмом классе. Я даже не знал ее имени.
В полной темноте Астра спустилась к воде. Ручей шумел, как экспресс, повсюду лежала ночь, их огонек единственный теплился в затаившемся ущелье. Поднявшись, она залила костер принесенной водой.
Палатки была напоена смолистым хвойным духом. На полу уместились два развернутых спальных мешка.
— Единственная моя!
… Ночью Астра проверила лошадей. Темный ветер запарусил блузку, кони глухо взглянули на фонарь. Погода менялась.
…Утро пришло в ненастье. Дождь, туман, мокрый шум по листве. В грубых плащах с капюшонами они поднимались по лесу, поливаемые водой с каждого встречного дерева. Остался внизу ручей, кончились деревья, они оказались на открытом склоне внутри широкой серой воронки. Спешились и по наклонной каменной щетке, составленной чередованием крепких слюдистых сланцев и трухлявых, точно гнилая дресва, алевритов, повели коней под уздцы наискось вверх, вверх, избегая зубчатого гребня, разделявшего соседние две долины. Далеко внизу в истоке ручья сквозь серый туман виднелись белые бревна.
Вокруг «не было ничего». Ничего! В рыхлой облачной вате исчезла, спряталась целая горная страна с горделивыми вершинами, снежными хребтами, вулканическим конусом Монгун-Тайги, самый вид которых вознаграждает все тяготы подъема. Вместо них под кипящим облачным гнетом простиралось тупое овражное плоскогорье, осыпаемое дождем из темных туч, подошва которых дымилась и дышала моросью прямо в лицо. А Астре-то мечталось угостить спутника величавым видом хребта Танну-Ола, похвалиться взятыми перевалами! Не повезло.
Сам же Кир никаких напрягов не испытывал. Грубый капюшон он сменил на яркую спортивную кепочку, закатал рукава плаща, и, насвистывая, без конца ровнял и перетягивал на лошадях прорезиненные вьюки, которые от тряски свисали то влево, то вправо, и внутри которых постоянно звякало и тренькало. «На войне как на войне» — врубился он и со смехом рвал мокрыми руками клочья быстро летящих, словно изменчивые привидения, туманов. Эх, сбылась мечта идиота — очутиться в этих самих облаках!
Наконец, копыта зацокали по мощной каменной спине разлапого горного кряжа. Множество струек и родничков всходили на его поверхности. На такой высоте! Отряд остановился близ двух блюдечек-озерков; они, несомненно, сообщались между собой, но одно из них имело яркий лимонный цвет, другое было прозрачным, как слеза.