Выскочил, замер, потрясенный ее появлением, черными кругами под глазами, пересыпанной землей головой.
— Господи, — сипло произнесла она и дотронулась до его руки.
Он чуть не закричал. Виноват!
Потрескивал огонь, закипал чай. Лилась живительная человеческая речь. О боковом просвете, куда его занесло, об отчаянном броске под грозой в темноте, о встрече с привязанным конем на тропе. «К коню-то она вернется». Видя, что слова целительна для нее, Кир говорил без умолку, обо всем подряд. О том, что по пути на Байкал ехал рядом с водой, голубой, ясной, об ощущении большой чистоты озера, о том, что тот берег напоминал синие холмы-медведи. О гранитной слюдистой гальке на берегу. И вновь о медведях, как при охоте в прошлом году на Яяне, стреляя по уткам, они потревожили спящего в кустах медведя, и тот с перепугу сломал пару деревьев и сокрушил трухлявый пень, удирая от них. О том, что маленький пароходик, на котором плыли по Амуру, к каждой пристани поворачивался одним и тем же бортом, будто глухой на одно ухо, хотя бы для этого надо было развернуться в обратную сторону, что в какой-то деревушке мужик тащил за ошейник поросенка. Наконец, он наполнил эмалированную кружку чаем, добавил сгущенки, размешал и протянул ей. Рука ее дрогнула, горло перехватило. Тогда он сел рядом и стал поить ее с ложечки.
В середине дня они перешли ручей вброд и продолжили маршрут.
Тандын задрожал, увидев исхудавшего коня.
— Прости меня, Тандын.
— Плохая рана, плохая рана, — заморгал старик нависающими веками.
В тот же вечер Кир помчался с Серегой на рыбалку. Корниенко невозмутимо выслушал отчет, принял сделанную работу и пополнил данными сводный планшет.
… Никто не будил ее. Лиловый цветок покачивался у входа и смотрел, смотрел в Огромное-Голубое: «Голубое, кто Вы?»
Сон прозрачно сменился явью. «И тогда ничто не собьет тебя с хрупких устоев радости и самообладания перед лицом Великого Неизвестного — Жизни.» — услышались последние слова полу-сна.
Астра проснулась. Что-то, что-то…
Неслышно пройдя по траве, между кустами, приблизилась к столу — нет, не сюда, в другое место, где широко, просторно.
— Астра! — позвал Корниенко.
— Тс-с, — прижала палец к губам Алевтина, — не видите, какая она.
Астра спустилась в долину. Изгибы реки светились расплавленным золотом, долина тихо и отрадно лежала в предвечерних лучах. На берегу у самой воды в нежном склонении стояла серебристая ива, ее длинные ветви свисали до самой воды, их подхватывало и отклоняло, подхватывало и отклоняло течение, а из глубокого омута всходили и разливались по глади тонкие водяные круги.
Обняв серый ствол, Астра заглянула вниз.
В яме, в зеленоватом закатном полусвете голова к голове стояли три хариуса, три пятнистые спинки. Чуть подрагивая плавниками, они неподвижно выдерживали напор, и тускло-золотистое мерцающее стекло воды медленно поворачивалось вокруг них. Она наклонилась. Легкий вилёк хвостом, и стройно, словно звено истребителей, они скрылись в придонной мгле.
— Астра! — окликнули сзади.
Она оглянулась. Окаста, верхом, ласково смотрел на нее в десяти шагах.
В тот вечер возле ручья был разложен костер, а когда он прогорел, вместо него вокруг груды раскаленных камней накидали елового лапнику и в мгновение ока водрузили большую палатку. Воду для бани грели тут же, холодную носили из ручья.
— Женщины! Вам первый пар!
Астра и Алевтина не задержались в «бане» и пятнадцати минут. После них забрались Окаста, Корниенко, Кир, потом Серега и Мишка-радист. Тувинцы отказались. С паром, криками и хохотом, сдавая кипятком на камни и хлеща друг друга березовыми вениками, все дурачились, как подростки. Уже в темноте бросились в ледяной ручей, потом снова в пар, и снова окатились холодной водой. Все.
Ужинали за общим столом всей геопартией. Окаста, похудевший, красиво побривший лицо на шведский манер, казался счастливым.
— В трехдневный маршрут сходил, говоришь? — с любовью посмотрел он на Кира. — Андрей Николаевич сводил? Нет? Астра?
Его взгляд метнулся на обоих, и он замолчал.
«Нарвались», — усмехнулась про себя Астра.