Саша знал о «цуке» со слов старшего брата Евгения, учившегося в первом классе этого же корпуса семью годами раньше. Неприятная, отвратительная история, случившаяся тогда с братом, чуть не стоила ему военной карьеры, озлобила его на весь мир и стала для него тем трагическим рубежом, который был нечеловеческим усилием преодолён, но навсегда оставил в душе кровоточащую рану…
Женя точно так же, как Саша и Никита, поступил в своё время в Первый Московский кадетский корпус и, будучи новичком, почти сразу столкнулся с проявлениями «цука» со стороны старших – второклассников и второгодников. Одним из второгодников, который был оставлен в первом классе за неуспеваемость, был сын ротмистра или, как раньше говорили, драгунского капитана, – Лещинский, плотный малый с наглой рожей и большими кулаками. Он почему-то сразу невзлюбил Женю и беспрерывно «цукал» его. Лещинский начал воспитание новенького очень хитро. С первого взгляда могло показаться, что лишь интересы дела заставляют его предъявлять в свежеиспечённому кадету какие-то особые требования. Лещинский постоянно одёргивал Женю, придирался к его внешности, одежде, речи, но делал это как-то доброжелательно, с мягкими, почти ласковыми интонациями в голосе, не приказывал, а предлагал новичку сделать нечто по его мнению чрезвычайно важное, и именно внешнее расположение старшего товарища усыпляли бдительность новенького. Женя исполнял всё, что требовал второгодник, не понимая до поры до времени, что тот сильно превышает свои полномочия.
Как-то Лещинский остановил Женю в корпусном коридоре и, придравшись к его плохо начищенным пуговицам, заставил приседать на месте. Поощряемый подзатыльниками, Женя приседал до изнеможения, до боли в мышцах, до онемения ног, а Лещинский требовал делать упражнение всё быстрее и быстрее. И когда «зацуканный» насмерть парень совсем уж без сил остался на полу, не имея сил встать, мучитель особо увесистым подзатыльником всё же поднял его и заставил крутиться вокруг собственной оси. Женя крутился на онемевших ногах до тех пор, пока Лещинский не остановил его, но устоять после остановки не смог и с закружившейся головой упал в его распростёртые дружеские объятия. Но суровый воспитатель не стал удерживать воспитуемого, напротив, он со смехом пытался оттолкнуть его в противоположную сторону. Продолжалось это довольно долго, но тут случился поблизости кадет шестого класса Новожилов, обративший внимание на неприличную сцену. Новожилов прекрасно знал, что такое «цук» и во всё время своего пребывания в корпусе отдавал должное его воспитательному значению, но ещё Новожилов прекрасно различал, где дружеское участие, а где – жестокость или желание хоть маленькой властишки. Потому он счёл своим долгом вмешаться в процесс, остановился, некоторое время наблюдал за происходящим, а потом пальцем поманил Лещинского:
– Ну-ка, военный, подите сюда и по примеру сего кадета начните приседания!
Лещинский скривился, и какое-то животное выражение мелькнуло в его глазах, словно бы он в злобе хотел да боялся укусить более сильного противника. Новожилов кивнул, подтверждая свой приказ, и сделал поощряющий жест рукой. Лещинский покраснел, опустил глаза и медленно присел.
– Энергичнее, господин кадет! – поторопил его шестиклассник.
И багровый от унижения Лещинский стал быстро-быстро приседать.
Новожилов не стал долго мучить его, после десятка приседаний остановил и ломающимся баском сурово приказал:
– Р-р-р-азойдись!
После этого случая к ласковым интонациям Лещинского в общении с Женей стали примешиваться интонации хамские и издевательские, да и требовать он стал чересчур много. То сбегай туда-то, то принеси то-то, то отдай за завтраком французскую булку, то заправь не только свою, но и пару-тройку чужих коек… Но когда Лещинский потребовал вычистить его сапоги, Женя взбунтовался.
– Сам обнимайся со своими сапогами! – сказал он. – Не буду больше ничего делать.
Поняв, что его купили благожелательным якобы отношением, и осознав степень полномочий полуофициального «цука», Женя через недолгое время понял всё коварство своего товарища и напрочь отказался подчиняться ему. Тот силой попытался вернуть новичка в рабство и вызвал его в умывальную комнату для того, чтобы разобраться с помощью кулаков. В корпусе издавна существовала традиция выявлять главных силачей, и на основе «умывальных» схваток в каждой роте выстраивалась целая иерархия, но делалось это в строгом соответствии с неписанным кодексом чести, и соперники всегда подбирались равновесные друг другу и в прямом и в переносном смысле. Однако Лещинский, имея некоторый авторитет как в своём классе, так и в роте в целом, поставил своею волей против обладавшего средней комплекцией и силой Жени довольно крупного, хотя и несколько рыхловатого второклассника Лемье. Многочисленные зрители, собравшиеся в умывальном помещении, были заинтересованы предстоящим зрелищем, но некоторые высказывались в том смысле, что расстановка сил в этом случае несправедлива и подобного неравного противостояния ещё не бывало в корпусной истории. Кадеты первого класса Васильев, Воробьёв и кадет второго класса Георгиани вообще демонстративно покинули место поединка, во всеуслышание заявив, что он подл, несправедлив и имеет заранее предсказуемый исход.