Из-за гололёда на дорогах мы были первыми прибывшими в клинику, поэтому, как только брат исчез в святая святых своего кабинета, я быстро подошел к столу секретарши и пролистал лежащий на нем журнал регистрации пациентов, где в глаза мне бросилась последняя за вчерашний день запись в графе времени: «16:30», а в графе пациента –аккуратно выведенная прописными печатными буквами синим грифельным карандашом запись: «Сэлли Странт» и ниже номер её телефона. Потратив на это ровно десять секунд, я так, будто бы ничего и не было, в подсобке напяливал на себя медхалат. «Сэлли Странт», – бубнил я про себя, – «Сэлли Странт», – повторял я снова и снова. Я ещё ни разу не встречал девушки с именем «Сэлли» – оно было каким-то старомодным, каким-то сентиментальным, словно из детских книжек про «Дика и Джейн и Сэлли», и именно благодаря этой старомодности и сентиментальности оно идеально подходило для девочки-малолетки, влипшей в историю где-то среди мрачной задрипанной и заснеженной глухомани Среднего Запада. Она не была девицей с модным именем типа Эмбер, Кристл или Шэнна из центра какого-то мегаполиса, она была Сэлли из захолустного Детройта – вот чем она меня зацепила. Ведь я же видел личность, нареченную этим именем, а также видел и ту женщину, что дала жизнь этой личности. «Сэлли, Сэлли, Сэлли». Её имя звенело в моей голове и тогда, когда я судачил с Фредом или медсестрами, и когда я тянул всю эту рутинную работу, которую я уже стал воспринимать как гнетущую и ограничивающую, словно тюремный срок.
Тем вечером после ужина я, извинившись, выскользнул из дому. Отшагав по холоду шесть унылых кварталов, я нырнул в ближайший вечерний универсам, где купил драже «M&M's» племяшам, плитку белого шоколада – невестке и литр солодового ликера «Блэк-Кэт» – себе. Затем из телефонной будки у фасада универсам я позвонил на номер Сэлли.
– Да...? – ответил мне какой-то недовольный, нетерпеливый мужик.
– А Сэлли можно? – спросил я.
– Кто это?
Я попробовал напролом: – Это Крис Райэн. Со школы…
Пауза, затем треск статики, затем диалог телепрограммы, затем громкий крик: – Сэлли!, затем нарастающий звук шагов и вопрос Сэлли: «Кто это?». И, наконец, её голос в трубке: – Алло?
– Сэлли? – спросил я.
– Да? – в её голосе сквозила надежда, и более того, желание. Ей хотелось услышать меня ... или даже кого угодно. Это не был голос девушки, пытающейся что-то утаить, её голос был открытым, честным, дружественным. Я вдруг исполнился чувством сердобольности и сопричастности, уверенностью в том, что всё будет в порядке, и не только со мной, но и с Сэлли.
– Мы не знакомы, – выпалил я, – но я очень восхищён тобой. В смысле, твоей смелостью. Восхищен твоим поступком.
– Кто ты?
– Это Крис, – ответил я. – Крис Райэн. Я видел тебя вчера ... в клинике ... Я восхищен тобой, но хотел спросить, может, тебе помочь э … чем-то?
Её голос натянулся как струна. – О чем это ты?
– Сэлли, – сказал я, сам не ведая, что чувствую или делаю, но уже не в силах остановиться, – Сэлли, могу ли я задать тебе один вопрос? Ты беременна или с тобой ещё что-то …?
Клац. Скинула меня. Так нежданно-негаданно!
К моменту, когда я вернулся домой со сладостями для малышни и невестки, то весь задубел от холода, хотя по дороге прикончил свой ликёр, кинув пустую бутылку под какую-то низенькую, смахивающую на искусственную, ёлочку на лужайке соседей. Я дважды пытался перезвонить Сэлли с интервалом в минут пятнадцать-двадцать, но безуспешно, поскольку в первый раз ответил её отец, а когда я перезвонил повторно, то слышал в трубке лишь длинные гудки и никто не ответил.
Миновала неделя, за время которой я кроме того, что драил пробирки и банки для анализов, воняющие мочой незнакомых женщин, но ещё и открыл для себя, что Фреду начхать на афро-американцев, мексиканцев, гаитян, кубинцев, поляков и членов племени Хмонг. Я ещё трижды пробовал звонить на номер Сэлли и трижды меня с посылали, и, кстати, с угрозами, после чего до меня стало доходить, что, может, я лезу туда, куда меня не звали. В моей помощи Сэлли не нуждалась, у неё для этого имелись родители, а, может, на довесок ещё и долговязый братец-баскетболист. Да и потом, всякий раз, когда я выглядывал сквозь жалюзи подсобки во двор, я замечал там очередную девчушку, как две капли воды похожую на нее. Вопреки всему, что Дениз, Филип и племяши делали для меня, мне все ещё было как-то не по себе, как бы не в своей тарелке, поэтому я нуждался в чём-то, на чём я мог бы сосредоточиться, некой задаче, в том, что помогло бы мне вернуть мне пошатнувшееся самолюбие. В наркоклинике нас предупреждали об этом и я понимал, что сейчас у меня самая коварная стадия восстановления, время, когда нарко-рецидивист начинает в поиске своих старых приятелей зависать на уличных углах. Правда, у меня не было старых приятелей, по крайней мере в Детройте, да и здешние уличные углы были едва ли уютнее, чем ледяные шапки на полюсах. Так что субботним вечером я выбрался в какой-то бар, который смотрелся так, будто он – огороженный под оргстеклом экспонат какого-то музея, где замутил с двумя девчонками, но, приняв за воротник лишку, наутро проснулся в объятиях дикого бодуна.