Рыбу ловлю – и каждой рыбёшке, Каждой ложке
Точный веду я хозяйский счёт.
Хочется мне и ещё и ещё
Взять,
Чтобы спрятать
В жадном заводском младенческом зеве.
Запад и юг!
Восток и север!
Соки, все соки у вас я возьму!
Это не гость, не весна бестелая, Эту весну – я сам делаю!
.....................................
Но почему, почему
Этому зелень,
Этому радость – любовное зелье, Мне же –
Лишний вагон – муки веселье?
Кто-то боится за девичьи губы, А я – за дымящие трубы...
Всё потому, потому, потому лишь: В жизни все думы мои потонули!
Всё потому, что я сам врос
В рост
Почки моей весенней.
Жизнь мне была ведь не сенью –
Опорой.
Эй, вы, которые!
Знаете ли вы,
Как пахнет жизнь?
Ах, как пахнет жизнь,
Как пахнет жизнь вкусно!
А кому-то грустно,
У кого-то сердце течёт
Растаявшей ледышкой с окон...
А я весенним соком,
Соком мускулов и мозга,
Теку
По асфальтовым стволам городов
К заводам.
...........................................
Так пусть кричат враги, что сердцем сухи мы.
И пусть не назовут меня они
Поэтом.
Всё равно:
Дни,
В белом ли фартуке зимы
Или в зелёной прозодежде лета, Надо заставить
Работать на нас.
Будут!
- Заставлю! –
Работать на нас.
Вот почему сейчас,
Хоть солнце пышет горном
И пляшет трепака по строчкам Сашка Жаров, Я, солнечный, иду и думаю упорно
Про себестоимость
Советских товаров.
О знамени и поросёнке
1
В те годы он слесарем работал, Милый друг, Федотка Ходунов.
Описать хотел бы я Федота,
Но боюсь – не хватит ярких слов.
Вы таких, наверно, не видали!
Не видали этакой красы!
В холода
Он надевал сандальи,
А с весны
Всегда ходил босым.
Брюки... Нет, не брюки на Федоте!
(Брюки брал он только напрокат!) Он влачил нелепые лохмотья,
Как листву деревья
В листопад.
Был Федот
Чудовищно высоким,
Но худым... не толще костыля,
Он носил
С иголки новый смокинг,
Под которым
Не было белья!
Что сказать! Кр-расивая фигура!
Нам теперь таких не отыскать!
Но зато его не знал я хмурым,
Он не знал, как выглядит тоска.
Смокинг был не раз перелицован, А Федот, расцветший за станком, Вместе с другом Колькой Курлецовым
Вёл вперёд ячейку и райком.
Вот друзья! Всегда ходили вместе...
Кой-когда носили мне стишки...
.................................
Пробил час. Федота из предместий
Вдаль увлёк
Войны гигантский шкив.
Те года гремели и звенели.
Помню я: среди стальных колонн
Смокинг шёл под серою шинелью
На вокзал, к теплушке, в эшелон.
Рядом с ним, весёлым, яснолицым, Провожая братьев и отцов,
Знамя нёс, оставленный в столице
Курлецов.
2
Есть у дней тяжёлая походка,
А года
Ползут исподтишка...
То, что жив обшарпанный Федотка, Я узнал случайно по стишкам
И подумал: «Вот ведь поросёнок!
Не зайдёт...»
Вдруг – настежь дверь,
И вот
Вместе с Колькой собственной персоной
Забежал хохочущий Федот.
Был Федот в ботинках... и – в калошах!..
(Видно, смокинг ветром унесло!)
- Ах, родимый! Ах ты, мой хороший! –
Понеслись потоки нежных слов.
Сел Федот и положил на столик
Трубкой свёрнутый огромнейший плакат.
- Я в селе... чайку бы выпить, что ли?
Секретарь... избач... и «адвокат»!
Я ль пишу?.. Конечно!.. И выходит!
Даже были где-то две статьи... –
Счастлив день, который к нам приводит
Тех, кто шёл с тобою по пути.
...Хохотал, показывая дёсны.
Три часа растаяли дымком.
Плыли вновь над нами те же вёсны, Клуб гудел, и заседал райком...
Позабыли мы про Курлецова,
Что сидел в углу вдали от нас.
Три часа не молвил он ни слова, Не сводя с Федота злобных глаз.
Вдруг он встал, расхлябанный, вихлястый, И сказал: — Погибло всё сполна!
Это да! Даёшь на фронт — и баста!
Золотые были времена!
Знамя нёс я... Напирал Деникин.
Умереть — и то ведь нипочём!
А теперь... (Тут головой поник он.) А теперь... ходи под нэпачом.
Дрянь дела!.. — Тут начал Колька крыть их.
(Стыли в нас от горюшка сердца.) Мол, ему
Сказал Воронский, критик:
«Надо нам «художника-спеца».
С тех времён испортилась погода.
Сам себе дороженьку размёл!
Третий год, как он ушёл с завода, Вот уж год оставил комсомол...
Что потом — не трудно догадаться.
(Эх, дела! Мне б не глядеть на вас!) Шляйся тут по тысячам редакций
Получить хоть маленький аванс.
Так он жил. Не мудрено, что вскоре, Вместе с «гениями» радости блатной, Он аванс и ломаное горе
Научился оставлять в пивной.
— ...Вот оно, что стало нынче с нами!
Жисть не жисть — паршивенькая клеть.
Взять бы нам утерянное знамя,
Я бы мог хоть с честью умереть...
.......................................
...Треснул стул под лапою Федотки.
Блюдце вдрызг — рассвирепел Федот.
Не слова — снаряды бьют из глотки!
А кулак стучит, как пулемёт.
— Жалкий трус! Растеря, не иначе!
Бросил ты наш славный трудный путь!
Видно, ты — под красным бантом кляча, Если мог
Такое сказануть.
Речь твоя вредна и безрассудна.
Хочешь плыть, — и чтобы без мелей?
Умереть? Да это, брат, не трудно.
Жить смоги! А это тяжелей.
Ты б хотел: что день — то на Варшаву?
Голодать — так чтоб не за «пустяк»?
Ты сумей в работишке шершавой
Видеть цель,
Ценить наш каждый шаг.
В комсомол! К работе! Наша сила —
В дружном стане боевых ребят... —
В этот миг со столика схватил он
Трубкой свёрнутый огромнейший плакат.
— Хочешь знамя? Вот.
А взять его сумей-ка! —
Тут плакат
Раскрыл он на столе:
Поросёнок,
вскормленный ячейкой,
должен быть