С домами деревянными, сараями, С объезженной булыжной мостовой, С её травой, совсем провинциальной, И с голубятнями до облаков...
Я вспоминаю Колпинскую улицу
За то, что жили там три мушкетёра, На ней дружили, пели и дрались...
В испанке с алой кистью – это Васька; Исаак – чудак с миндальными глазами; А я – в бушлате, с духовым ружьём.
Исаак погиб в блокаду в сорок первом; На Ладоге ушёл под воду Васька, Переправляясь на барже военной; На Колпинской я прожил много лет.
Меня любили там и обижали.
Меня ласкали там и презирали.
Я зло сносил там и ценил любовь...
В дни горестей моих и неурядиц
Я словно видел вас, Исаак и Васька, Вы говорили: «Брось ты, не горюй!
Ты чаще вспоминай, как мы дружили, Как мёрзли мы, как непреклонно жили, -
Ведь ты живёшь за нас и за себя...»
Я знаю это – жить не просто мне.
3
Мы жестокость видели, - наверно, потому мы не жестоки.
Жили мы в кольце, в блокаде – до сих пор нам снятся лишь дороги.
(Добрые, пустынные и шквальные –
Пусть любые, только были б дальние!) Жалких слов друг другу не бубнили.
Хоронили мы друг друга, хоронили...
Ну, а если разобраться в сути –
Мы ведь удивительные люди:
Нам за тридцать ныне, а ведь до сих пор
Мы всё те же мальчики блокады, Нежны, неподкупны угловаты...
Вечны предо мной, как кинокадры, -
Детство... дым... в огне Печатный двор...
В Колпине 41-го года
Как щемяще стучат каблуки
У красавицы двадцатилетней
На асфальте,
Где день свой последний
Повстречали когда-то стрелки; Где когда-то, как чижик, мала, Сандружинница кашу несла
Для подружек своих с ротной кухни, Вдруг снаряд просвистел
Да как ухнет!..
На асфальт уронила ведро,
Растекается жидкая соя,
На коленях над кашею стоя,
Плачешь – гибнет такое добро!
Здесь пристреляна каждая пядь, Немцы бьют из-под Красного Бора, И не скоро ещё,
Нет, не скоро
Обратятся их армии вспять.
Здесь, пальто подпоясав ремнём, В коверкотовой праздничной кепке
Встали насмерть
Под смертным огнём,
Встали насмерть,
Бессмертны и цепки,
Не солдаты пехотных полков,
А ижорцы, придя от станков.
Небо сыплет свинцовой бедой,
Вижу смерчи я, в прошлое глянув...
Ах, какой ещё там молодой
И красивый комбат Водопьянов!
Ивы матово светят во мгле,
У асфальта растущие ивы...
Как хочу я, чтоб были счастливы
Дети павших на этой земле!
А вдали всё стучат каблуки
У красавицы двадцатилетней
На асфальте,
Где день свой последний
Повстречали когда-то стрелки.
* * *
За цельность
Убеждённо я стою:
Коль яблоко –
Так только налитое;
Коль чувства –
Так все сразу, по шестое,
А коли смерть –
Так жизнь прожив свою.
Я, было, жил, играя и двоясь, Одно не съев, уже другим давясь, И тропами петлял, презрев дорогу...
И в этом оказалось мало проку.
А пращур завещал мне
Широту;
Его супруга, женщина седая,
Порой от этой широты страдая, Мне завещала добрую мечту.
Всё это так –
Не притча и не сказка;
Дед не солгал,
И бабка не лгала –
И русская исконная закваска
В характер современника легла.
А ведь не будь характера такого –
Не знаю,
Плыть ли в дали заревой
Хоругвям над полынью Куликова, Знамёнам над берлинской мостовой?
* * *
Пахнет тёмная чаща тёплой смолой еловой, Пахнет июльский ветер дальней волной солёной, Солнцем полуденным пахнут ветви сосны суровой, Девичьим тихим дыханьем – мой березняк зелёный.
Если бы стал я незрячим,
Если бы ночью туманной
В тёмные дали чужие меня бы враги увели, Я бы нашёл тебя, Родина, по запахам нежным и пряным, Что до меня долетели б от ивовой русской земли.
* * *
Сорокалетние вдовы –
Отечественной солдатки –
Были уста их медовы,
Были их ночи несладки...
Время
Мололо тяжёлыми жерновами.
Господи боже мой, что оно сделало с вами!
В белых косынках шамкающие старушки
На пенсионный свой харч покупают чекушки, В глиняной миске груда картошки варёной, Каждой старушке налито по рюмке гранёной; Чокнутся ладно, никто не зевает, не мнётся –
Так их солдаты пивали когда-то с морозца.
Вот затевают беседу разом все, просто: Вмиг осудили завмага Прокопья-прохвоста; Погоревали, что стали тяжёлыми ноги, Дружно решили, что нынче бесчувственны снохи...
Ну, а позднее, когда их чуть-чуть разобрало, Вспомнила Марья, как своего собирала, Как собирала, как причитала горюче, Как провожала до переправы на круче...
Отодвигаются в сторону хлеб и капуста, Губы поджаты уже не сердито, а грустно.
И запевают
Надтреснутыми голосами
Песню военной поры,
Мешая слова со слезами...
* * *
Без берёзы не мыслю России –
Так светла по-славянски она,
Что, быть может, в столетья иные
От берёзы вся Русь рождена.
Под берёзами пели, женили,
Выбирали коней на торгах;
Дорогих матерей хоронили
Так, чтоб были берёзы в ногах.
Потому, знать, берёзы весною
Человеческой жизнью живут:
То смеются зелёной листвою,
То серёжками слёзы прольют.
* * *
Матери бессонны,
Когда дети маленькие.
Матери бессонны
Когда дети большие.
Матери бессонны,
Когда дети стареют.
О, святая бессонность!
Чем отблагодарить матерей?
Целовать ли им руки, гладить ли белые волосы, Поливать ли цветы на их ранних могилах?
Не отблагодарим!..
Как солнце не отблагодарим за свет.
Как землю не отблагодарим за зелень.
Не отблагодарим!..
Надо просто что-то хорошее делать, Что-то доброе,
Что-то великое делать –
Тогда улыбнутся и заплачут от счастья
Матери, наши матери,
Живые и мёртвые.
Русские матери
Бегали купаться в барский пруд
Мальчики крестьянские босые...
До сих пор по деревням России
Старые их матери живут.
Выросли ребята в год удалый
И ушли из деревень своих
Со звездою алой пятипалой
На солдатских шапках боевых.
Шли они, костисты и кудрявы,
С царской трёхлинейкой, без креста.
Смерть есть смерть. Она всегда проста.