Выбрать главу

туесок подвесив лубяной,

ты идёшь

и, чтобы не мешало,

солнце оставляешь за спиной.

На плече покатого оврага,

что колючим ельником порос,

рыжиков оранжевых ватага

в бусинах невысушенных рос.

В войлоке багульника окреп он,

словно ярким солнцем обожжён,

подосиновик, тугой, как репа,

хрустнет под охотничьим ножом.

Не ленись почаще нагибаться —

на тебя глядит со всех сторон

обложное русское богатство

леса удивительных даров.

Говорят у нас —

и это правда —

хоть кого возьмёт она в полон,

та земля,

что щедрою наградой

отмечает каждый твой поклон.

* * *

Жухлый лист с оголённой крушины

в коченеющих пальцах зажав,

ты увидишь —

дожди потушили

беспокойный осенний пожар.

И не то чтобы грусть

или жалость, —

не могу равнодушно смотреть,

как к садовой решётке прижалась

палых листьев холодная медь.

Это всё,

что осталось от лета,

бушевавшего только вчера.

И печальную осень в букеты

собирает, смеясь, детвора.

Сад стоит,

под ветрами и стужей

потемневший, сквозной и нагой.

И мальчишка хрустящую лужу

с нетерпением тронет ногой.

* * *

Как бы грозя какой бедой,

седые ели машут лапами.

Падучей сонною звездой

ночное небо процарапано.

А над дорожною судьбой

луны источенное лезвие.

И мы опять вдвоём с тобой,

ночная спутница-поэзия.

Просёлком вытоптанных чувств

бредём, дорогой озабочены...

И нас зимы капустный хруст

сопровождает у обочины.

* * *

Нас вниманьем дарили,

поощряли кивком.

Нам в глаза говорили,

что пойдём далеко.

Нам друзья толковали,

закусив удила,

голубыми словами

про большие дела.

А потом, на вокзале,

жали руки друзья...

И сбылось предсказанье

так, что лучше нельзя.

Подпоясанный туго,

с захребетным мешком,

до Полярного круга

доходил я пешком.

Север бродит по коже...

Редколесье, пурга,

бледный ягель, похожий

на оленьи рога.

Годы — необратимы,

но, живя на бегу,

вас, мои побратимы,

я забыть не могу.

О каменья расколот,

в мёрзлой каше воды

зимовал наш плашкоут

в двух шагах от беды.

Ничего не забыло

сердце в трудном пути.

Все, что было, то было,

все, что ждёт — впереди.

Люди верно решили,

что судьба нам дала

и дороги большие,

и большие дела.

* * *

Это было на речке Кулой.

Мне теперь не припомнить фамилий.

По старинке,

лучковой пилой,

мы в делянке сосну повалили.

Видно, падать

обидно для всех.

И она свилеватое тело,

опираясь ветвями о снег,

от земли оторвать захотела.

Но ногой наступили —

лежи!

И, снежок обмахнув рукавицей,

мы пилили её на кряжи,

всю пропахшую острой живицей.

А она ещё, видно, жила,

когда в тело

вцепилось железо, —

проступала густая смола

через узкую ранку пореза.

Как оценка работы корней,

на разрезе,

смыкаясь друг с другом,

каждый год

был отмечен на ней

ростовым

концентрическим кругом.

И, прищурив намётанный глаз,

синеватые кольца считая,

не припомню я,

кто-то из нас

с сожаленьем сказал:

— Молодая...

В час, когда скараулит конец,

не покинь нас,

желанье простое:

независимо —

сколько колец,

умереть обязательно стоя.

* * *

Вл. Ковалеву

Всё в снегу —

в густой скрипучей вате,

как и в том провьюженном краю...

Вот опять мне папирос не хватит,

чтоб припомнить молодость свою.

Мелочи, подробности, детали

вяжутся в сюжетные узлы.

Поезда друзей порасхватали,

на далёкий Север увезли.

Вот и не встречаемся годами.

Что же им сказать?

Счастливый путь!

Нас по белу свету покатали,

тоже повозили, как-нибудь.

Он учил сурово,

мудрый Север,

мы его запомнили устав: