По случайному совпадению, уже после смерти Ахматовой, на одной газетной полосе рядом оказались две статьи — о стихах Ахматовой и Лахман. В обеих писалось о «зеркальном» свойстве их поэтик, органично усваивающих классические образцы. Отмечая «поэтическую индивидуальность, внутреннее своеобразие» стихов Лахман, первый критик выделял независимую позицию автора, который «присутствует в жизни, в средоточии ее то радостных, то трагических явлений, а между тем — и как бы в стороне, ловя и, может быть, пытаясь запечатлеть преходящие отражения»[32]. Магический кристалл ахматовской Музы восхищал второго: «А разве это не по-пушкински: И сада Летнего решетка / И оснеженный Ленинград / Возникли словно в книге этой / Из мглы магических зеркал / И над задумчивою Летой / Тростник оживший зазвучал? [Такие примеры] доказывают не подражание, а созвучие с духом всегда юного душой и всем поэтам щедрого дародавца — Пушкина»[33].
Описанный эпизод из эмигрантско-советской литературной коммуникации трудно назвать диалогом, поскольку нет уверенности, что одна из вовлеченных в нее сторон даже подозревала о существовании другой; но если это и была улица с односторонним движением, то по ней двигались в единственном направлении — к пушкинскому идеалу[34].
«ПЛЕННЫЕ СЛОВА» (Нью-Йорк, 1952)
«Светлый день по новому чудесен…»
1952
«Так радостно и, кажется, вчера…»
1952
«Передохнуть… Задуть фонарь дорожный…»
1951
«На площади у снежного сугроба…»
1944
«Сегодня я тебе чужая…»
1945
«Мне помнятся: глухая мгла…»
32
Ю.Б. <Ю. Большухин.> Зеркала // Новое русское слово. 1966. 20 марта. Курсив наш. — Ю.Л.
34
Эмигрантской критике, пытавшейся выстроить удобное для литературной классификации генеалогическое древо, на фоне молодой советской поэзии Ахматова виделась укорененной в пушкинской поэтической традиции: «Мечты Маяковского, когда он похлопывал по-панибратски монумент Пушкина на Тверском бульваре — мы, мол, с Пушкиным на дружеской ноге — мечты эти не сбылись. После смерти они не стали «почти что рядом»… Существует наследник Маяковского — Андрей Вознесенский. А если он последний эпигон Маяковского, то ухарь-поэт Евтушенко пытается продолжить линию Есенина. Что ж, может быть найдется какая-нибудь Изэдора <sic!>. А с поэтессами дело совсем плохо. Констатируем: в России только один поэт и остался: Анна Андреевна Ахматова, «златоустая Анна всея Руси», царина русской поэзии! И то, что она не ушла в свое время на запад, а приняла муку крестную, еще возвышает ее в глазах тех, кто умеет видеть» (см.: Трубецкой Ю. Из литературного дневника // Новое русское слово. 1966. 27 февраля).