Дивертисмент на Троицу был хорош, и Кика танцевал с Ольгой. И хохотал, и прыгал, и дергал ее за волосы и больше не упоминал о своих поисках души-двойняшки. И почему теперь вот, в церкви, Ольга с таким отчаяньем вспоминала его — было неизвестно. И она впервые молилась о счастье. А приход, или, вернее, спасенье в церковь ученика детского сада, ее отвлекло. Она смотрела на желтую круглую голову и грязные руки, и отчаянье ее рассеивалось. Теперь ребенок любовался картиной, отойдя от нее на два шага. На его лице было умиленье, относящееся ко всем церковным предметам и захваченное еще, вероятно, из домашней обстановки, и большое любопытство. Он даже разжал пальцы, и один розовый шарик мягко упал в устилающую пол траву. Он выковырял его, увидел Ольгу, хамски усмехнулся и вышел из церкви чуть ли не на одной ноге. Ольга еще помолилась минут пять. Молиться об японке и мальчике было легче, потому что ожидать помощи для других не так беспокойно. Она вышла на крыльцо. Было видно, как давешнего мальчишку бьют у четвертого барака двое других, а он деловито пытается ударить нападающих ногой под колено. В то же время его левая рука вслепую искала карман, чтобы засунуть туда шарики. Было шумно и празднично. В снег и смерть никто не верил.
ПАША ИНГУШОВ
1. Белая накидка
Великолепные, серые, умные, искушенные глаза (о, какое одинокое детство, какая самоубийственная юность, какая щедрая, знающая себе цену зрелость). Дама эта сидела за тем столиком в буфетном зале, где говорили об искусстве. Говорили о Лифаре и Стравинском. Стравинского не понимают французы, что, в сущности, понятно, зато немцы до Гитлера… Лифар танцует хорошо: не находите ли Вы, что в Орнане… Дама молчала. Ее мраморные локти сливались со столиком, накидка была из хорошего белого меха, такой мех никогда вдруг не начинает завиваться.
Дама была, строго говоря, некрасива. Но глаза, но подбородок, но раскрытая нежная, крепкая, не потеющая ладонь… Паша Ингушов знал толк в женщинах и всегда говорил, что ему нужна спутница жизни, обладающая волей и немного, понимаете, амазонка.
Паша обошел стол и присел сбоку. Он был знаком с Черемшанским, и тот сейчас же испуганно на него обернулся. Но Паша сделал успокаивающий жест. Пили водку, закусывали жидковатой красноватой икрой. Паша взял бутербродик и сконфуженно надкусил. Дама сидела наискосок от него и скучала. Разговор пошел о Пушкине.
— И вот, — сказал, негодуя, толстый господин, — берутся за это дело и приглашают меня быть организатором. Буфет, чтенье, танцы. Пушкин у них оказывается довоенного образца, по цензурным соображениям многого нет. Например, ода «Вольность» отсутствует. Я беру «Руслана и Людмилу» и устраиваю чтение в лицах. Иван Миронович согласился быть головой.
Паша и учил и даже читал Пушкина, но тут сделал теплые внимательные глаза и перестал слушать. Около буфета началась возня. Там бывшие ученики русской гимназии в Париже припоминали падеспань, потом стали танцевать лезгинку.
— Ингушов, это Ваше дело, — позвал женский голос.
Паша встал и отложил бутербродик, но тут дама посмотрела на него, ее глаза стали удивленными и сияющими. Паша медленно поклонился и, закусив губу, пошел в угол. Там он гикнул и, не оборачиваясь, проплыл очень плавно в сразу образовавшемся кругу.
иронически спела дама за буфетом.
Их было несколько, этих дам, все — в черном шелку, последняя, за кулебякой и самоваром, — в кокошнике (для иностранцев). Именно она-то и спела про картиночку. Издали дама, действительно, была похожа на боярышню, но вблизи все за нее невольно начинали стесняться. Она ровно улыбалась, повернувшись к самовару, легко и звонко капал на поднос бисер с ее кокошника. Брови были не соболиные, а в один, хорошо присмоленный, волосок, глаза абсолютно пустые, с условным кокетством во взгляде. Она любила Пашу, и он ее иногда любил с того самого бала в пользу пропаганды русского прикладного искусства, когда она была одета опять же боярышней, а он в черной черкеске продавал какие-то оловянные тупые кинжалы и сапоги, вышитые болгарским крестиком.
— Павел, — сказала дама глухо, как в воронку, — зайдите сюда.
Паша повел плечами нагло и трусливо и побежал по лестнице наверх. Наверху бешено танцевали. На площадке стояла балерина Теодореску и пудрилась. Паша стал с нею рядом, мимолетно поцеловал в голое плечо и попросил папиросу.
— Как дела-делишки? — спросила балерина.
— Идут, — ответил Паша и вдруг стих, он вспомнил, что с ним что-то произошло. — Какую я женщину встретил, — крикнул он, дерзко глядя на балерину и беря папиросу. — Какую женщину! Это будет, вот именно, женщина моей жизни.
— С чем и поздравляю, — сказала балерина и ушла в зал.
В дверях она разминулась со странной и некрасивой особой в розовой тафте, которая набежала на Пашу и спросила, который час.
— Часы — в ломбарде, — грубо ответил Паша.
Женщина обиделась, но не ушла, она облокотилась о перила лестницы и подняла глаза вверх. Ресницы у нее были короткие и светлые. У нее было исключительно немодное декольте спереди. Кожа на груди была розовее платья. Быть может, она потому и подымала глаза, чтобы не видеть своего неудачного декольте. Через две минуты к ней выбралась из зала ее подруга — черная с желтым. Она была явно гораздо опытней. Декольте у нее было на спине, спина была красивая, а лицо — нет. Подруга повернулась к Паше спиной и задергала под его взглядом одной кожей, как лошадь.
«Боже мой, — подумал Паша, — и у каждой ведь есть что-нибудь очаровательное. Эта розовая дура, наверно, хорошая хозяйка, а желтая, хоть и стара, но пошла бы за меня со своим темпераментом хоть на костер. Что мне делать с ними, когда я их жалею, когда я так добр, когда я один знаю, что им нужно».
В зале запел сильный голос, и Паша вошел туда. Черноглазая певица пела «Молись, кунак», и Паша прослезился. Он удивился своей чувствительности и решил, что это оттого, что он много пьет в последнее время. «И в карты играю и проигрываю», — додумал он, выходя.
вещал голос уверенно и томно, когда Паша снова стал спускаться вниз. На середине лестницы он встретил даму в белой накидке. Она шла, небрежно ведя рукой по перилам и наклонив голову. Платье у нее было зеленое, браслет широкий из слоновой кости, волосы подняты вверх с затылка, цвет волос лунный с желтым, руки большие, пальцы длинные, аса дама — лучше всех женщин на свете.
— Простите, — сказал Паша, — а который час?
— Три скоро, — ответила дама и добавила радостно: — Какой удачный бал, правда?
— Да, бал хороший, — согласился Паша. — А вы, простите, не из Берлина? Я там был ребенком и как будто вас встречал.