Избранная проза и переписка

6

А в сумраке, в густеющем тумане,
Сказало радио: «Вставайте. 7 часов
И 5 минут. Гимнастика. Вставайте».
Тогда за этой площадью уснувшей,
За толпами смятенных горожан
Раздался шаг солдат, несущих помощь,
Идущих арестовывать мятежных…
На ратуше очнулся часовщик,
Он был похож на нищего-пропойцу,
Что ныл у двери каждую субботу.
Он свесился испуганно над станом,
Он стал похож на древнюю химеру,
И звал очнуться грезящих поэтов:
«Идите биться, биться до конца!»
Апостольские целовал одежды,
Их деревянные прямые складки
И плакал, и молил их всем о чем-то.
Но тут с трудом опять часы пробили,
Как бы борясь с туманным наважденьем,
Апостолы прошли неверным шагом,
К серебряным воротам направляясь,
Но оступились сразу все 12
И все 12 с выступа упали…

7

Завыл набат, и старый барабанщик
Ударил палками в тугую кожу:
«Вставайте, сумасшедшие пришельцы,
И улетайте, если вы крылаты!..»
Заплакала красавица в окне,
Бросавшая всю ночь поэтам розы,
И в честь которой тут же на воротах
Был вырезан прекраснейший сонет
(И приблизительно на сотне языков).
Мальчишки прибежали сообщить:
Солдаты, будто, встали на привал
И раздают им пищу кашевары,
Что злится бравый унтер-офицер
За то, что город все еще в тумане
(Быть может, это ядовитый газ,
Быть может, это чумные бациллы),
Что сведений еще не поступило
Об этих взбунтовавшихся нахалах…

8

Часы молчали и туман густел,
Мостил пластами стынущую площадь,
Как плющ вился у статуи Мадонны,
Но долго голова ее сияла,
Сусальную теряя позолоту,
И в первый раз глаза приоткрывались
С тех пор, как город был спасен от мора…
И барабанщик вдруг вздохнул и сел
На серую истертую ступеньку,
Красавица задумалась, бледнея,
А девочка, что грезила крылом,
Сказала вдруг печально и спокойно:
«Я это где-то, кажется, читала.
Но там стелился не туман, а розы,
И там заснула я, а не поэты…»
Но тут, рукой схватившись за предплечье,
Она вздохнула, странно улыбаясь,
И посмотрела радостно вокруг:
Кряхтел, не понимая, барабанщик,
Почесывая согнутую спину,
И тут же деревянную ступню
Свою увидел, бережно стоящей
На воздухе, в аршине от земли…
Апостолы внизу благословляли
Поэтов из-под раскрашенных обломков
И с ними шел, сияя, часовщик,
Как будто что-то изобрел еще,
Вернувшись этой ночью из могилы…
Палило солнце, били барабаны,
Средневековый мост прошли солдаты
И надпись им указывала путь:
«Здесь город N», но нету больше N…
Внизу луга с нескошенной травою,
Солдаты рвут высокие ромашки
И машинально каски украшают.
И по росе легчайшие следы,
Как будто бы невольно в сотнях мест
Росу крылом задели и смахнули…

Июль 1934. Stadt-Selnitz Алла Головина

Вступление не написано, но должно было бы быть написанным в таком роде: в «то лето поэты широко оповещали смятенное мирное (коренное) население всех государств о своем голодном походе или марше. Поэты грозили настоящей войной, но правительства, уверенные в их безоружности, предлагают людям не волноваться и верить в благополучный исход неожиданного мятежа. И все же в провинции первых отрядов поджидали со страхом и неуверенностью». А. Г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ. ПИСЬМА ИЗ БРЮССЕЛЯ

Письмо первое

Осенью 1961 года я, случайно, узнала, что в нашем «богоспасаемом граде» Брюсселе открылся Русский книжный магазин. В тот же день, после работы, поехала посмотреть на такое чудо! Захожу и вижу молодого человека, укладывающего книги в ящики.

«Здравствуйте — вы переезжаете?» «Нет — мы закрываемся». «Как?! Почему?!» Оказалось, что магазин открывался несколько месяцев тому назад, что открыла его русская дама, что он заведует магазином, что покупателей почти нет и вот — «мы закрываемся». Я прошла вдоль полок, на которых еще остались книги, — и отобрала несколько. Все унести я не могла и вернулась за оставшимися на другой день.

Когда заведующий заворачивал мне книги — он приложил к ним карточку с фамилией хозяйки и номером телефона и сказал, что она просила позвонить ей. В тот же вечер я позвонила Алле Сергеевне, и мы условились о встрече. Выяснилось, что живем мы в десяти минутах друг от друга.

Так началась наша дружба — продолжавшаяся более четверти века.

Оказалось, что кроме того, что мы обе русские, мы еще и однолетки, — поэтому понимали друг друга с полуслова… Россию покинули в те же годы, так же знали быт и бытие русской эмиграции и те же книги читали в детстве, юности и в зрелом возрасте. А главное, одинаково были привязаны душой к литературе русской, к истории, культуре…

Алла Сергеевна окончила в Праге университет по русской истории и филологии. Потом несколько лет жила в Париже, начиная с 1934 года, а я в 1934-м — вышла замуж и уехала из Парижа, прожив в нем восемь лет. Русский Париж жил своей жизнью вплоть до войны, которая все перевернула — кончилась эпоха! В Париже осели после бурь и скитаний русские люди — можно сказать, вся Россия была представлена!

Было 25 приходов, русская гимназия. Народный университет, театр, Опера. Многочисленные общества, землячества, содружества… Две ежедневные газеты, журнал «Современные записки», издательства, магазины, лавочки, стоянки такси, где все шоферы были русские (одну из них в шутку прозвали «Станица Тихорецкая», или просто — Тихорецкая…), многие из шоферов были родом оттуда…

Любимый брат Аллы Сергеевны Анатолий, рано умерший — брат и друг (что не всегда совпадает), ввел Аллу Сергеевну в круг поэтов и писателей: Бунин, Мережковский, Ходасевич, Цветаева…

Алла, урожденная Штейгер, по первому браку Головина, по второму — Gilles de Felichy, начала печататься, когда была еще Головиной, и потом сохранила это имя. Ее сын, Сергей, живет в Швейцарии, писатель — пишет по-немецки.

С Аллой Сергеевной, потом с Аллой (лет через 13 мм перешли на «ты»), провели мы сотни часов в ее маленьком кабинетике или у меня. Разговоры с ней никогда не были пустыми. Через несколько лет после знакомства Алла как-то сказала мне: «Я тебя «заказала», я хотела иметь подругу: русскую, однолетку, книгочейку, и чтобы близко жила». В Алле было что-то от ворожеи, от сказочницы — это и в ее стихах. Она любила сказки, любила Андерсена. Россия и ее родная Украина перекликались в ее стихах:

Это вам не Минин и Пожарский —

Это есть Аскольдова могила.

Не мясничий двор и не боярский.

Здесь легла подкиевская сила.

Город Канев. Эх, Тарас Шевченко,

Слышишь ли меня? И молвит: слышу…

И далее:

Перекликалась матушка Россия

С дремучей Русью. Даже не века

Прошли с тех пор — лишь четверть… а лихие