В первые минуты англичане взирают на них с откровенным испугом, а потом начинают хохотать.
У здешних моряков особый характер, их пьянят просоленные запахи, йод и сияние морской воды.
А эта опаловая гладь залива по утрам -- какое чудо! И какая божественная неясность -- точно мудреный ассонанс -- на горизонте!
Глаза в туманно-белесом цвете готовятся к полуденным часам, когда синь бьет по ним, точно сверкающие осколки хрусталя. В туманные дни залив теряет -- чем дальше к западу, -- свою материальность, кажется, что он больше не существует. Кончается вот здесь, прямо передо мной. Капри -- уже волшебная сказка, а не явь, призрак, мираж, а не земля.
Откуда же приплывают эти лодки? В каких морях-океанах они выловили столько рыбы?
Весь мир -- сплошная нега, без единого героического штриха.
И тысячи лодок у причалов. Временами кажется, что их глухой стук и неустанное покачивание -- это шум ветра среди сухих деревьев или тяжелое дыханье Ночи.
Когда темнеет и лодки уже стоят в маленькой искусственной гавани, рыбаки собираются на пляже тесными группами, словно альмехас на чилийских берегах.
Лодки ярко раскрашены, и названы в честь знаменитостей или шутливо... "Д'Аннунцио", к примеру, или "Кумушка", или "Нежнейшая", имена то забавные, то патетические - зверей, цветов, королей.
Рыбаки подбирают имена для своей лодки раздумчиво, любовно, как для дочери: с грубоватой нежностью, на счастье.
Маленькие, подвижные и неухоженные лодки. У них прекрасная судьба и они заслуживают долгой жизни, потому что научились мудрости у моря. Они знают наощупь, какой бывает кожа залива, когда она горячая, а когда прячет древние тайны. Они, лодки, золотятся на свету, точно гроздья фиников, что свисают с пальм на набережной, а красные -- горят всполохами на горизонте. Они легкие и тонкие, как миндаль. И везут куда-то коралловые ветви цвета запекшейся крови и карей, чье пламя наливается тьмою, и жемчуг Венеры.
Рассыпанные у мола, как альмехас, они зовут меня к себе. Они еще совсем мокрые от приливной воды и весла покоятся в их чреве, спрятанные от стороннего глаза, как самое главное чудо.
Неаполь. Август 1924 г.
Перевод Э. Брагинской
Снова Кастилия
Когда Ортега-и-Гассет задается вопросом, суровая ли Кастилия сформировала этих людей или эти суровые люди создали Кастилию, и склоняется ко второму, он прав.
Земля не бывает бесплодной, если она становится приютом для людей, устремленных к растительному миру всеми пятью органами чувств. Эта тяга едва ли не сама человеческая природа, и должно быть, полностью лишены этой тяги, те, у кого не вызвала противления здешняя сушь, ощутимая дыханием и даже кожей, и кто не взялся настойчиво бороться с ней. Ведь засуха побеждается, и гораздо легче, чем необузданная и пропитанная сыростью пышность Бразилии или Индии.
-- На всей этой бескрайней пустоши, по которой мы едем, -- говорит мне попутчик, -- без больших хлопот можно вырастить обыкновенную сосну. А здешние люди попросту не думают об этом, не хотят.
"Не хотят" - повторяю я про себя. Властной потребности органов чувств -- вот чего им недостает. Француз, человек более чувственный, не смог бы жить на этой равнине, подобной голому остову, растить здесь детей, любить женщину, устраивать праздники на этом гладком щите, раскаленном в июле, ледяном в январе.
В Севилье люди другие, но тоже чувственные (здесь определение это невинно, как младенец). Они не умеют жить без своего дворика, где в горшках красной глины благоухают цветы. Ведь их чуткая кожа с наслаждением впитывает свежесть, а глаза ищут новых красок. Так, пресытившись одним блюдом, меняют его на другое. Все органы чувств по-своему питаются от земли, дарованной нам Богом.
Кастилец заключил, затолкал свои пять чувств в шкатулку души, дабы они, обращенные вовне, не искушали ее. Но чувства, -- это знал еще Святой Франциск, -- от насилия гибнут, а потом наступает черед души: она гаснет вслед за своими слугами к удивлению заботливого хозяина, который убивает ее столь жестокой опекой.
Жажда зеленого пространства для меня - одна из самых достойных потребностей человека; мне трудно жить в среде, которая не утоляет этой жажды...
Отсутствие пастбищ вокруг несчастной Антофагасты заставляло меня горевать до слез, отсутствие людей -- никогда. Ощущение своей ничтожности на обезображенной земле куда острее, чем переживание счастья: ты словно ящерица, которой вполне хватает палящего солнца, или равнодушный к зелени муравей. А все потому, что растительный мир -- не роскошь, дополняющая нашу жизнь, не просто услада, но первейшая жизненная необходимость. Растительное царство исполнено величавой красоты, без которой человеческое существование бесконечно упрощается, низводится до постыдной наготы элементарных нужд.
Не помню, откуда был родом Алонсо де Эрсилья. Должно быть отсюда, раз он с неслыханный пренебрежением отнесся к природе нашей Араукании, судя по его пространной, писанной октавами поэме.
Однако было бы слишком просто объяснять плачевное состояние Кастилии характером кастильца. Существуют латифундии, которые повсюду приводят к вымиранию лесов; наш латифундизм возник вслед за испанским, и если в Америке он не убил, как здесь, красоту земли, то лишь потому, что американская земля сама воспроизводит свой зеленый покров, она изобильна вопреки своим безжалостным хозяевам.
Сомневаюсь, что суровость и нерадивость кастильца испортили бы землю, будь она дана ему во владение. Удовольствие, которое получает от возделанной земли любой француз, наполовину вызвано обладанием ею. Он слишком долго ждал эту землю и потому так любовно ее возделывает. Те треугольники и ромбы превосходной зелени, что именуются равнинами Роны, Луары и Нормандии, говорят о честном и справедливом разделе французских угодий. Ведь там крестьянин, достигший гражданской зрелости намного раньше нашего, умел требовать и убеждать, а кастильский крестьянин требовал вяло или до сего дня не требовал вовсе.
Моим последним впечатлением перед отплытием из Ла Коруньи во время прошлой поездки в Испанию оказался митинг крестьян, собравшихся вокруг священника и аграрного лидера дона Басилио Альвареса. Он произнес заключительное слово, которое я выслушала целиком, удивленная и обрадованная тем, что человек в сутане занимается подобным делом.
Живущая во мне память о нашей Испании, скорее светлая, чем замутненная страстями, хранит этот образ священника, чья рука творит евхаристию, а свободный голос возвышается в защиту галисийского хлеба.
Будь у Кастилии хотя бы два десятка таких священников, через несколько лет мы обнаружили бы, что унылое однообразие ее пейзажа нарушено множеством межевых знаков.
Уже представляю усмешку человека, равнодушного к земледельчеству, или втайне не желающего перемен, и вопрос, как же это я сделалась такой практичной и забыла, что, подобно тому, как иные дикие земли выделяют кристаллы, именно эта бесплодная Кастилия, с которой я так жестока, породила мистиков, тех самых, кем я восхищаюсь как духовной аристократией Испании да и всей Европы. Нет, я помню известную формулу: чем пустынней пейзаж, тем сосредоточенней душа на избранном предмете; чем сильнее сушь, тем возвышенней тот жар, что диктует "Обители" или "Песнь Духа"...