И тут я вспомнил: один из наших доцентов и в самом деле упоминал эту пьесу. Как пример тихой формы театрального скандала, весьма обычного для того времени. И хотя в газетах ее расхваливали на все лады, ни один театр в республике так и не решился ее поставить. И она канула в небытие, когда все возможности привлечь людей в театр путем принудительного всучивания абонементов были исчерпаны. И мне вдруг стало страшно от сознания, что напротив меня сидит человек, который видит все это совсем иными глазами. Он с неистовым упорством держится за им самим сфабрикованную легенду и старается использовать первую представившуюся возможность, чтобы опять взять старт с того места, где он в свое время, если взглянуть трезво, потерпел крах. Трудящиеся требуют веселых современных пьес. Отлично, значит, надо их организовать!
— Я, — продолжал Лоренц, не обращая внимания на мои поджатые губы, — направил этому учителю телеграмму и назначил с ним встречу. То, что он тогда написал, конечно, несколько устарело, но тот, кто обладал даром видеть самое насущное, — тот и с годами не утрачивает способности к сценическому воплощению своих идей. Вдобавок мы спокойно можем исходить из того, что жизнь на селе нынче больше поставляет материала для комедии, чем раньше. Вероятно, у этого учителя все ящики завалены рукописями.
Он говорил, не обращая внимания на полное отсутствие какой-либо реакции с моей стороны, упомянул о том, что, возможно, учитель начнет ломаться или же он очень занят, однако, ввиду серьезности ситуации, на которую настоятельно указывал даже секретарь окружного комитета партии, нельзя дать ему увильнуть, вернее, необходимо безотлагательно добиться встречи с ним, даже если он не ответит на телеграмму.
Я слушал его слова и не слышал их. Во мне росло какое-то нехорошее чувство, вероятно бравшее начало из расхожих формулировок, что туманом обволакивали мой рассудок; я позабыл о том, как я сижу, я не мог ни реагировать, ни думать, я утратил волю под взглядом этого чудовищно целеустремленного человека, который в противоположность мне научился отметать любые сомнения, чтобы сохранить способность к маневрированию… И сейчас этот человек даст мне задание, в бессмысленности которого я твердо убежден, но за которое я тем не менее возьмусь. Ибо он наделен властью. Имеет право давать указания. Парень в кроссовках достиг непредвиденных результатов.
Собрав последние остатки самоуважения, я предпринял, так сказать, превентивный побег. Решительно поднявшись, я заявил:
— Хорошо, я еду.
Тем самым я ввязался в историю, исход которой сопровождался пронзительными звуками рожка. Но тогда об этом никто и не подозревал.
— Поедете уже завтра, — ответил мне Лоренц.
Он осторожно откинулся на спинку стула. И тут я заметил, что спинка сделана из эластичных трубок.
2
Вряд ли кто-нибудь будет ко мне в претензии за то, что утром я смотрел на все совсем другими глазами. Апрель был в лучшей своей поре, вот уже несколько дней с нежно-голубого неба ярко светило солнце, на деревьях проклюнулась первая зелень, и дрозды, сидя на телевизионных антеннах, завели свою жизнерадостную песнь. Люди по пути на работу принюхивались к ветру и мечтали о путешествиях. А мне было суждено отправиться в дорогу. И, помимо всех доводов здравого человеческого рассудка, в самом задании таилось то безрассудство, которое может сделать такую поездку весьма и весьма приятной.
Когда я сел в поезд, в пустое купе первого класса, я был приятнейшим образом удивлен тем, что кельнер предложил мне кофейничек с кофе; я начал сперва медленно, в блаженной скуке, потом все быстрее считать мелькавшие за стеклом окна в пригородных домах и заодно уверять себя, что гораздо приятнее уезжать, ни с кем не прощаясь, без изъявления фальшивых чувств, так что ко многим имевшимся у меня оправданиям моего одиночества прибавились еще и новые. И тут даже Лоренц предстал предо мной в более выгодном свете. Он, конечно же, ископаемое, но что за личность! У меня слабость к таким личностям, даже если они и противоречат моим представлениям о людях, необходимых нашему времени. Разумеется, я знал, что мир разделен баррикадой. И прекрасно сознавал, по какую сторону баррикады нахожусь я. Но мне казалось, что настал момент, несмотря на несомненную правильность моей позиции, оглянуться и на неровности собственной территории. Осознание их вовсе не роскошь, которой можно, наконец, насладиться, а признание тех противоречий, которые и двигают вперед прогресс.