Об этом, конечно же, позаботился сам Лоренц. Никогда я не видел, чтобы кто-то стучался у его дверей. Никогда не слышал, чтобы он просил слова. Он просто всегда присутствовал. Сидел обычно в заднем ряду, но всегда очень прямо. Встречаясь с ним случайно в коридоре, худым, скрюченным подагрой, каждый невольно отступал в сторону, хотя там и трое могли бы свободно разойтись. Полгода пробыв в театре, я все еще задавался вопросом, что же он, собственно, делает. Руководство театром давно уже сосредоточилось в руках более молодых людей, даже его прежний протеже давно перерос его и стал его начальником. Для меня оставалось загадкой, как можно в одно и то же время быть столь ненужным и столь внушающим страх.
Я не собирался разыгрывать из себя кролика. Я постучал, вошел, уселся и скрестил ноги. Лоренц, похоже, изучал какую-то рукопись и не обращал на меня внимания. Может, я должен как следует ознакомиться с обстановкой этой комнаты? И правда, над его по-военному высоко вскинутой головой я заметил на стене грамоту. Сбоку стоял книжный шкаф, где за стеклом сомкнутым строем стояли классики. На письменном столе — гипсовая копия римского бюста. В остальном безукоризненный порядок и спартанская пустота.
Я попытался оценить крепость стула, на котором он восседал, чтобы с помощью иронических наблюдений хоть как-то избежать неловкости. Сам я сидел на некоем подобии табуретки и откинуться назад не мог.
Наконец Лоренц поднял взгляд от рукописи. Посмотрел на меня так, словно впервые видел, и с места в карьер напустился на меня за мою показную небрежность.
Слышал ли я что-нибудь о конференции, где обсуждался репертуарный план? Известны ли мне постановления руководства? Принял ли я к сведению, что заведующий литчастью уже завтра начинает курс лечения, а он, Лоренц, будет все это время замещать его? Можно ли ожидать от меня идей касательно изготовления (он так и выразился: «изготовления») веселой комедии для следующего сезона? Может ли он рассчитывать на меня, если понадобится принять самые срочные меры?
От растерянности я то согласно кивал, то отрицательно качал головой, вероятно, всякий раз невпопад. Я невольно вытянул ноги и таким образом принял позу почти раболепного внимания, которая потом преследовала меня и в кошмарных снах, заставляя среди ночи просыпаться в холодном поту от стыда. Лоренц между тем, ничего не замечая, предпринимал одну атаку за другой. Но я решил: пусть до него наконец дойдет, кто на конференции сидел рядом с ним, пусть узнает, что меня не привлекли к разработке решений руководства, что на любое мое предложение смотрят как на честно выполненное домашнее задание школьника, что если со мной и считались хоть сколько-нибудь, так это потому, что я исполнял все указания.
— Вот тут у меня, — продолжал он скрипучим голосом, — рукопись, присланная в конце пятидесятых годов одним сельским учителем. Сцены из деревенской жизни, написанные для конкурса, в свое время объявленного нашим театром, чтобы воплотить на подмостках жизнь наших современников. Результаты, возможно, вам известны. Если в театре о чем еще и говорят, то только о пьесе «Маленькие люди — великие люди», вошедшей в историю театра и ставшей, без сомнения, полезнейшим пособием для высшей школы. Выбор тогда пал на эту работу, потому что здесь мы могли рассчитывать на публику из индустриальных районов, сосредоточенных вокруг нашего города. Но сцены из деревенской жизни были не менее интересны. Крупные конфликты, так сказать, с комической стороны… Я всегда сожалел, что пришлось оставить эту вещь без внимания…