Немигающие глаза в кожистых веках глядели прямо в душу. В его взгляде осмысленность с непониманием.
— Ты неправильно спрашиваешь, — Добромир медленно подошёл ко мне, — он же говорит только «да».
— Помню.
Я боялся, что Горыныч прямо сейчас оборвёт тоненькую нить надежды. Хотя… минутой раньше, минутой позже, всё равно придётся узнать правду.
— Соня жива? — голос Добромира не дрогнул. Он решился первый.
Горыныч, шатаясь, приподнялся на лапах, утробно зарычал, не раскрывая пасти. Его глухой низкий рык отозвался дрожью в моём теле. Каждая клеточка вибрировала вместе с рокочущим драконом, меня била неконтролируемая дрожь.
— Р-р-р-р — да, — выдал Горыныч, и я осел на землю.
— Жива, жива!
Рядом облегчённо выдохнул Добромир, Горыныч же свалился на брюхо.
— Эрвин, — голос чемпиона вернул меня к действительности, — у Горыныча крыло повреждено. Что-то произошло в тот день, потому они с Соней не вернулись.
Нахлынувшая эйфория отступила. Воспоминания жгучей волной стыда накрыли меня. Это ведь я велел Добромиру не беспокоиться, когда беспокоиться требовалось с утроенной силой. Как быстро я превратился в бессердечного, неблагодарного тупицу, озлобившегося на весь мир.
Взгляд, покрытый паутиной и пылью, очистился, как зеркало, протёртое заботливой рукой. Все события встали на свои места. Соня никогда бы не предала нас, разозлившись. В её характере не было ни капли мстительности. С Горынычем случилась беда, лететь он не мог, и Соня осталась с ним или с ними. Горыныч прилетел к Стреле, сюда он и рвался из Овечечки изо всех сил, потому что у пары появился малыш. Разрозненные элементы мозаики сложились в цельную картину, но легче не стало.
Судьба Сони по-прежнему осталась неизвестной.
Глава 19. В гостях
Соня
Противный запах старых тряпок, вонючего дыма, скреб горло, я закашлялась и открыла глаза. Где я? Оказывается, на земляном полу в старой хибарке со слюдяными оконцами, почти не пропускающими свет. Голова раскалывалась от едкого запаха, тело ломило, будто его били палками, волосы свалялись от грязи, даже на губах скрипел песок.
Физическая боль привела меня в чувство, и мои мысли под воздействием увиденного заскрипели как ржавые шестеренки. Что произошло? Я выпала ночью из седла над озером, упала на дерево (откуда взялось дерево?), сейчас лежу в старой халупе на полу.
Стоп!
В больной голове возник мотивчик, и пальцы рук слегка дернулись в танце.
Дальше я даже мысленно петь не могла. Чтобы хоть немного облегчить боль, уставилась на маленькое окошко, стараясь неглубоко вдыхать спёртый воздух. Окошко не ответило взаимностью, не приоткрылось, не впустило в хибару свежий ветерок, зато заскрипела деревянная дверь, и в комнату вкатилась бабка кругляшка.
Бабка — кругляшка?
Птичья голова с острыми чертами лица, злые глаза, тонкие губы, лицо, испещрённое морщинами.
— Чего разлеглась, бродяжка неблагодарная, — заворчала старуха, я в изумлении уставилась на неё. Эта та самая бабка из Поваринска? Пусть вызовет скорую помощь, и меня отвезут в больницу.
— А-а-а-а, — просипела, но голос не слушался.
— Сарай мой разнесла, злодейка. Кто дыру заделает? Ты? — бабка, выплёвывая ругательства, прошаркала рядом со мной, наступив на мои разметавшиеся волосы. Я непроизвольно дёрнулась, бесполезный порыв только добавил боли раскалывающейся голове. Гневное бормотание бабки вместе с мигренью вдруг пробудили во мне неведомое чувство.
При всей странности момента я и не думала возмущаться, подтянула вверх покрывало, закрыла пол лица, как медицинской маской, и продолжила наблюдение за старухой, которая двинулась к закопчённому очагу, а от него к деревянной колоде, служившей столом. Сквозь дым от очага я внимательно следила за кругляшкой, от которой стоило ожидать любой пакости. Как же упросить её позвонить маме? Прошептала:
— Хочу домой.
Да что ж бабуся меня не слышит. Ходит, полощет грязным подолом по полу.
— У, оторва! — продолжала зудеть бабка, — выдрать бы тебе волосёнки, ишь распустила, бесстыжая. Чего нос морщишь? Не нравится у меня? Разлеглась, барыня. Тут прислуживать некому.
От дребезжащего бабкиного голоса моя голова готова была разлететься на куски, как тыква, грянувшая об пол.
…хоть бы замолчала ненадолго. Замолкни уже. Замолчи!
От моего мысленного стона бабка, действительно, захлопнула рот, всем корпусом медленно развернувшись ко мне.
— Ах, негодяйка, приказывать мне в собственном доме! — визгнула старуха.
…я же слова не сказала
Посмотрела на бабку, та в свою очередь на меня.
— Я тебя слышу, мерзавка, — бабка растерялась, — в гляделки со мной не шути. Я ведьма, меня не уговоришь, сожрут твоё тело грызли, я пальцем не пошевелю.
— Кто такие грызли?
Мой испуганный тонкий голосок достиг ушей старой хрычовки.
— Коли такая умная, сама дознайся. Молчать мне командует. Волосы распустила и голос подымает.
…отстаньте, бабуся, от моих волос. Чуть все не выдрали. Лучше о своих заботьтесь
Мысленный монолог, не успев родиться, радостно взвизгнув, ринулся вперёд.
— Ох! — бабка упала на деревянную колоду, схватилась за голову, — змеюку пригрела. Она мне в голову лезет.
…хватит меня оскорблять. Я к вам не лезу. Никто раньше моих мыслей не слышал
— Ох, головушка моя. Что делать? Чур! Чур! — бабка грозно вскинулась, позабыв про стоны, — замолкни, девчонка, а то кочергой так огрею, маму родную не узнаешь.
…ничего мне не сделаете
Новая мысль и вопль бабки. Ага! Меня разобрал азарт. Раз бабуленция слышит меня и боится, надо это использовать.
Бабка подскочила, кинулась к двери. Через миг и след простыл. Довольная произведенным эффектом я потянулась, сбросила покрывало, попробовала пошевелиться и тут же застонала от боли. Полежав немного, аккуратно попыталась перевернуться на бок, но ярость неведомых грызлей уложила обратно. Любое движение, вызывало в теле нестерпимую боль, оставалось только лежать, не шевелясь. Успокоив расходившееся от страха сердце, я возобновила попытку двигаться. Со спины решила перевернуться на живот и встать на четвереньки.
Боль оказалась сильнее моих жалких попыток, грызли одержали победу. Ничего не оставалось, как опять лечь на спину. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной и жалкой. На пороге, будто выжидая, появилась ведьма.
— Не можешь встать, голуба? — бабка прошлёпала к очагу, взяла выдолбленную из дерева поварёшку, помешала варево, добавила туда щепотку травы, — а не надо бабушку хаять. Я, может, пригодилась бы.
— Простите, — со слезой в голосе пролепетала я, попытки встать больше не предпринимала, — пожалуйста, уймите грызлей.
— Ты еще поплачь, девчонка. Свалилась на мою голову. Вот постучала бы в дом, может я и открыла, — колдунья, бухтя, налила в щербатую чашку своё варево и пошаркала ко мне, — на, выпей, — ведьма сунула плошку с мутной жидкостью, от вида и запаха которой замутило, — нос заткни и пей, а то дальше, как бревно будешь валяться.
— Спасибо, бабушка, — я часто-часто заморгала, чтобы не показать своих слёз.
Стараясь дышать ртом, глотнула лекарство. На вкус оно оказалось таким же противным, как на запах, я с трудом протолкнула в себя несколько глотков. Лёжа пить было неудобно, напиток тонкой струйкой лился по подбородку.
— Неумеха, держи сама, — бабка пихнула мне плошку так, что я еле успела ухватить её ослабевшими руками. Взяв плетёную корзину, старуха вернулась к очагу и загремела там, набирая что-то тяжёлое в кошёлку.
Не успела я опомниться, как ведьма была снова рядом. Она наклонилась, скрюченными пальцами вытащила чёрный камень из корзины и положила мне на грудь. От жара, исходившего от камня, я ойкнула, но бабка так цыкнула на меня, что пришлось прикусить язык.
Нагретыми камнями ведьма покрыла почти всё моё тело, накинула на меня одеяло с прорехами и велела лежать смирно. Я боялась шелохнуться, чтобы не потревожить горячие камни, которые были разложены не абы как, а в специальном порядке.