Мы принадлежим друг другу, Мэгги. Я по-прежнему верю в святость брачных клятв, но Коул был горькой ошибкой, и никто не может быть осужден на пожизненные муки из-за юношеской глупости. Я... - Он запнулся от полноты чувств, и Мэгги ощутила, что ее сердце готово выпрыгнуть из груди. Его выношенные убеждения, жесткие законы, которые он установил для себя, - все это он пустил по ветру ради нее. Ник снял рубашку и потянулся к ней. - Я люблю тебя, Мэгги. Я хочу жениться на тебе. Мы принадлежим друг другу. Я больше не могу с этим бороться. Не хочу знать того, что ты чужая жена... - прорычал он, находя ее рот, - если ты любишь меня, я перенесу что угодно. Скажи мне, Мэгги. Скажи, что я не ошибаюсь. - Нет... Он неправильно понял ее отрицание. Эта откинутая назад голова... эта пылающая в глазах мука... Если бы Мэгги сомневалась в страсти его слов и тела, страх в его взгляде не оставил бы в ней сомнений. Ник Фортуна принадлежит ей. - Нет, ты не ошибаешься. Я люблю тебя. Ник, люблю больше, чем могла себе вообразить... - Она захлебнулась в его поцелуе. Изящные черные кожаные перчатки обхватили бугристые плечи, чтобы удержать тело, запрокинувшееся под яростным напором мужских губ. Прикосновение было спичкой, внесенной в бензиновые пары. Вся его фигура содрогнулась, твердое бедро раздвинуло ее ноги, задирая короткую юбку белого в черный горошек костюма, летнего кусочка эфемерной ткани, позволявшей ей чувствовать каждый его мускул. Но даже в порыве страсти Мэгги понимала, что задолжала ему право на принципы. Они важны для него, они - составная часть его натуры. Ему нужно знать, что и Мэгги уважает их. - Ник... он мне не муж... - Кто? - Его руки были уже на бедрах под тонкой юбкой, и пластырь на пальцах составлял резкий контраст с шелком его прикосновений. - Финн. Мы больше не женаты. Я для этого летала в Америку с Томасом. Я... у меня в сумочке документы. Забытая сумочка лежала на полу с первого мгновения их объятий. Рот Ника застыл на ее шее. Он медленно отвел голову. - Вы разведены? - хрипло спросил он. Точность терминов не имела большого значения в эту минуту. Мэгги кивнула, всматриваясь в его застывшие глаза. - Мы никогда не были женаты по-настоящему. Понимаешь, Финн и я... Он не дал ей закончить. Сознание того, что теперь она всецело принадлежит ему, унесло остатки самообладания... и она с радостью подчинилась ему. Первый раз оказался не совсем таким, как представлялось Мэгги. Не было долгой, томной любовной игры, не было робко просыпающейся женской силы, не было боли первого вторжения в ее тело. Не было ничего, кроме гула крови в венах, всесокрушающего напора мужского желания, жадной страсти, которая росла, и росла, и росла, пока упоительное ощущение тугой полноты не взорвалось в неописуемо сладостной разрядке любовного напряжения, самозабвенных мужских стонах и волшебном содрогании двух слившихся тел, когда его наслаждение достигло своего пика. А после они оба лежали обессиленные. - Извини, - прошептал он, дрожащей рукой гладя ей влажный лоб. - Я сделал тебе больно? Я не мог остановиться. Твой вкус был как виски для алкоголика. - Он попытался освободить ее от давящей массы своего тела. - Нет... не уходи от меня! - вскрикнула она, обвивая руками его литой, мускулистый торс. - Никогда, - пообещал он, целуя крошечное красное пятнышко на ее груди, щекоча носом бархатистую нижнюю сторону кремового холмика. Заметив краем глаза одежду, разбросанную вокруг на полу, он покаянно улыбнулся. Не так я хотел. Я мечтал нежными поцелуями и словами любви завлечь тебя в постель. А вместо этого сорвал одежду, как маньяк, и взял тебя на полу. - Это не ты, а я. - Я заметил, - хрипло сказал он, и глаза Мэгги расширились, когда она почувствовала, как плоть его, все еще покоящаяся в ней, набухает и твердеет. Дрожь возбуждения, ушедшая вместе со сладкой болью, снова родилась в ее теле. Она вскрикнула, когда он вдруг отпрянул, и Ник рассмеялся ее огорчению. - Ну уж нет. На этот раз мы сделаем это как следует, - сказал он, легко поднимая ее и кладя на широкую кровать, где она тут же раскапризничалась, наслаждаясь новой властью. Она могла заставить этого большого, сильного мужчину дрожать, как котенка, в ожидании милостивого прикосновения ее руки. - Белые простыни? Какое разочарование, - поддразнила она, проводя рукой по белоснежному хрустящему льну под винного цвета пуховым одеялом. - Не под тобой. - Он присоединился к ее игре, наслаждаясь тем, как она радуется, встречая его мужскую силу. - Это не единственная моя фантазия. Есть и другие. И у нас будет время, чтобы испробовать их все. - Он по-хозяйски обхватил ладонью ее грудь. - Жаль, что у меня только одна рука. Некоторые из моих фантазий требуют чуть большей тонкости, чем я могу позволить себе сейчас. - Ты хочешь сказать... бывает и по-другому? - вырвалось у нее, и Мэгги покраснела. Ник не сказал ничего напрямик относительно ее девственности, лишь попросил прощения за то, что так яростно овладел ею. Сознание собственной неопытности смущало Мэгги. Он был очень деликатен, не забрасывал вопросами на щекотливую тему, и она оценила эту чуткость. Смущенно избегая его взгляда, она посмотрела на свои руки. - Мои перчатки! Я забыла снять их! Он взглянул на нее как-то странно и взял левую руку, остановив торопливое движение. - Мне понравилось... ощущение кожи, гладящей меня, держащей меня... Она покраснела еще гуще. Наверное, ему была бы неприятна уродливая кожа в рубцах. Будто прочитав ее мысли, Ник снял перчатку, игнорируя слабую попытку помешать ему. Забинтованной рукой он повернул ее голову к себе и очень осторожно начал гладить ее кожу кончиками пальцев перчатки. Он провел линию от ключицы до бедра, описывая шаловливые круги у грудей, пока они не набухли до боли, не пропустил ни одного дюйма трепещущего живота и завершил легчайшим прикосновением к живой драгоценности, которую так воспел когда-то. Мэгги ахнула, изогнувшись всем телом. - И тебе это тоже нравится, - сказал он, ловя ее взгляд потемневшими глазами. - Тебе нравится все, что я с тобой делаю. Не стесняйся меня, Мэгги, не прячься, совсем ничего не прячь. - Перчатка снова пустилась в путь, но теперь тверже, ощутимей, гладя и возбуждая ее тело, пока оно не забилось в его руках, и Ник прижал его к себе и держал крепко, пока не унялась дрожь, а потом взял ее израненную руку и обвил ею впечатляющее доказательство своего желания. - Мне нужно знать все: каждое ощущение, каждый страх... чтобы и я мог разделить их. Ничто в тебе не может вызвать у меня отвращения. Я люблю тебя такой, какая ты есть... Мэгги поняла. Ник решил, что она из стеснительности оставила перчатки, и пытался переубедить ее самым наглядным способом. Она чуть не заплакала от открывшейся глубины его любви и чуткости, но вместо этого ответила ему тем же и столь же наглядно, с благодарностью приняв в себя его дар и откровенно выразив свое блаженство. Упоительный день продолжался. Солнечное утро превратилось в золотой день и матовых тонов вечер. Их диалог был преимущественно безмолвным, потому что в словах не было надобности, а окружающий мир перестал существовать. Звонил телефон, но они не обращали внимания. Они занимались любовью, принимали душ и снова занимались любовью; засыпали лишь для того, чтобы проснуться с общей жаждой нового праздника страсти. Солнце уже близилось к горизонту, когда они очнулись от своего долгого забытья. Они лежали, нежно сплетясь телами, на давно уже не девственных простынях, когда телефон у кровати зазвонил снова, и Ник со стоном лениво потянулся к трубке. По крайней мере был звук телефонного звонка. Откуда было знать Мэгги, что это колокол, звонящий по их прекрасному дню? Говорил детектив из частного агентства. И пока Мэгги сворачивалась в клубочек под жестким изгибом его спины. Ник Фортуна узнал, что его дочь только что сбежала с бывшим мужем его любовницы.