Мишель Моран
Избранница Наполеона
«От моих родных мне было больше вреда, чем им от меня — пользы».
Каир, 25 июля 1798 года
«В газетах ты прочтешь об исходе наших сражений и о нашем завоевании Египта, где мы встретили весьма сильное сопротивление, но сумели пополнить лавровый венок французской армии еще одним листком.
Как никакая другая страна в мире, Египет богат пшеницей, рисом, бобовыми и всевозможными злаковыми. И ни с одной другой не сравнится своей дикостью. Денег нет, войскам платить нечем. Через два месяца я могу быть во Франции. Препоручаю тебе свои интересы.
Дома у меня сплошные несчастья.
Я очень дорожу твоей дружбой. Мне осталось только лишиться ее и узнать, что ты меня предал, чтобы окончательно превратиться в мизантропа. Как больно, когда в твоем сердце живут противоречивые чувства к одному и тому же человеку.
По возвращении поселюсь в какой-нибудь вилле неподалеку от Парижа или в Бургундии. Хочу запереться там на всю зиму.
Я устал от людей. Я жажду уединения и затворничества. Величие мне наскучило, сердце мое иссохло. В двадцать девять лет слава мне приелась. Я чувствую в душе полное опустошение. Единственное мое спасение — это стать эгоистом. Свой дом я сохраню за собой, никого в него не пускай. Лишних средств к существованию у меня нет.
Прощай, мой единственный друг. Ты должен признать, что никогда не видел от меня несправедливости, хотя порой такое желание меня и одолевало. Ты меня понимаешь. Передавай привет жене и Жерому.
Из письма Наполеона брату следует, что он знал и мирился с неверностью своей любимой жены Жозефины. Частная переписка была перехвачена британцами и опубликована в лондонской газете «Морнинг Кроникл».
1809 год
Глава 1. Мария-Люция, принцесса австрийская
Дворец Шенбрунн, Австрия
Ноябрь 1809 года
При дневном свете в нашей студии я изучаю лицо Марии-Людовики и пытаюсь решить, как ее лучше писать — с золотой диадемой в волосах или без нее. Она стоит от меня всего в паре шагов, протяни руку — и можно дотронуться, она держит кисть и, в свою очередь, рассматривает меня. Придворные моего отца зовут нас «две Марии», уж больно у нас с ней много общего: туфли, увлечения и даже имя. Мы троюродные сестры, но я рослая и крепкая, у меня золотистые волосы и широкие бедра, в то время как Мария-Людовика маленькая и тоненькая. Ее темные волосы волнами ниспадают на плечи, и в отличие от меня она не унаследовала «габсбургскую губу», полную и слегка выдающуюся вперед. При взгляде на нас все думают, что я старше — это из-за моего высокого роста. Но мне всего восемнадцать, а ей двадцать два, и она уже императрица Австрийская, я же всего только эрцгерцогиня.
Когда она прибыла из Италии, я подумала, что будет очень странно иметь мачеху, которая старше тебя всего на четыре года. Она третья жена моего отца, моя мать два года как умерла. Но вскоре после приезда Марии в Вену мы с ней подружились как сестры, мы вместе смеемся над глупыми дворцовыми интригами, ездим в город на рождественские базары и пишем портреты в нашей уютной мастерской с окнами на зимние сады Шенбруннского дворца. Будучи старшей из детей в семье, я никогда не имела подруги одних со мной лет. По возрасту мне ближе всех мой шестнадцатилетний брат Фердинанд, но он от рождения слабоумен, как и наша сестренка Мария-Каролина. Поэтому с детства моим уделом было одиночество.
— Хочешь, я напишу тебя с Зиги? — спрашивает Мария, глядя на спящего у моих ног маленького спаниеля.
— Не знаю, — отвечаю я. — Ты как думаешь, Зиги? Хочешь позировать?
Мой песик открывает глаза и лает.
— Он понимает, что ты говоришь про него! — смеется Мария.
— Еще бы. — Я откладываю кисть, нагибаюсь к Зиги и беру на руки. — В целой Вене не сыщешь более смышленого пса. Ведь правда? — Зиги зарывается головой мне под мышку. Во всей Австрии я не встречала собаки, у которой уши были бы покрыты такой длинной, лохматой шерстью. Мне его подарила Мария, когда только приехала в Шенбрунн, и с тех пор я с ним не расстаюсь.
— Если тебе удастся удержать его на месте, я напишу тебя с ним на руках.
— Зиги, а ну-ка, веди себя как следует! — строгим голосом командую я. Песик кладет голову на передние лапы и поднимает на меня глаза.
— Вот молодец! — Мария макает кисть в черную краску, но не успевает сделать мазок на холсте, как спаниель уже пошевелился. — Ох, Зиги. — Она вздыхает. — Ну что с тобой такое?