Полина пожимает плечами.
— Не хочешь говорить…
— Он составил список! — проговаривается Каролина. — Там сплошь иностранные принцессы. И ни одной француженки!
Полина повышает голос.
— Список невест?
Довольная реакцией, Каролина важно кивает.
— И в нем числятся австрийская принцесса Мария-Люция и сестра русского царя Анна Павловна.
— Я тебе не верю!
— Тогда будем считать, что мама мне никакого списка не показывала. Мне, наверное, приснилось.
— Он ни за что не женится на австриячке! — восклицает Полина. — Последняя французская королева из Габсбургов была обезглавлена.
— Это было шестнадцать лет назад. Кто теперь вообще помнит Марию-Антуанетту?
Весь Гаити, мелькает у меня. Именно благодаря ей Туссен провозгласил от имени всех цветных конец рабству. Если бы не она, никакой Французской революции бы не было. А если бы не Революция и не Декларация прав человека и гражданина, Туссен не вдохновился бы на провозглашение Гаити свободным от рабства и угнетения. Потребовалось тринадцать лет и сто тысяч жизней, чтобы французы убрались с Гаити, но вчетверо больше было убито после казни Марии-Антуанетты. С чего бы, в самом деле, им желать еще одной австриячки на троне?
— Да и вообще, — беспечно добавляет Каролина, — это может оказаться русская. Или кто-нибудь из числа принцесс помельче.
Разговор мучителен для Полины.
— Пока он жениться не станет! — возражает она.
Ей двадцать девять, Каролине — двадцать семь, но Полина вполне могла бы сойти за младшую. Я смотрю на нее через зеркало: изящный изгиб шеи, темно-каштановый цвет волос и недавнее приобретение — недовольные морщинки между бровей. Я вспоминаю наши совместные вечера на Гаити, когда воздух наполняли тяжелые ароматы цветущих апельсиновых деревьев и запах летнего ливня. Того мира уже нет, он сгинул в зверствах войны, унесшей моих родных и мой дом. Но остров остался. Остались песни моей матери. И настанет день, когда Полина увидит тщетность всего, что было, поймет, насколько проще и слаще была жизнь в моей стране, когда мы с ней были только вдвоем и никого больше…
— А объявление о разводе? — вопрошает она, возвращая меня к настоящему. — Мама не говорила?..
— Пятнадцатого, — отвечает Каролина. И многозначительно уточняет: — Декабря. — Раньше этого дня он не примет решения относительно новой женитьбы.
Они встречаются глазами и делаются похожими на двух шакалов, ведущих совместную охоту.
Глава 4. Мария-Люция, эрцгерцогиня Австрийская
Дворец Шенбрунн, Австрия
Декабрь 1809 года
Как только отец меня вызвал, я уже догадываюсь, в чем дело. За мои восемнадцать лет мне ни разу не приходилось присутствовать на заседании отцовского Государственного совета без брата. Идти мне предстоит через весь дворец, и я надеваю муфту. Затем окликаю Зиги, уютно устроившегося подле камина. Раз уж мне предстоит выслушать новость о том, что моей руки жаждет французский «людоед», Menschenfresser, как зовут его в Австрии, то лучше, если рядом со мной будет верный друг.
Я беру моего малютку-спаниеля, и весь путь по стылым залам дворца он проделывает у меня на руках. Каждую зиму отец тратит целое состояние на отопление дворца, и все равно этого мало. Изо рта стражников идет пар, а жены придворных, при всем их тщеславии, обряжаются в теплые плащи и широкие меховые шляпы.
— Ваше королевское высочество. — Когда я прохожу, стража кланяется мне, но я не вижу человека, которого ищу. Дойдя до Голубой гостиной, где отец проводит заседание совета, я останавливаюсь перед дверями. Мне хотелось увидеть лицо Адама Нейпперга, услышать в его голосе уверенность, когда он скажет — а он это непременно бы сделал! — что мне нечего опасаться этого совещания, что отец ни за что не выдаст меня за этого «людоеда», ни за какие деньги! Но его нигде нет. И вот я стою перед дверями зала, и стража ждет от меня кивка. Когда я подаю знак, двери широко распахиваются.
Объявляют:
— Эрцгерцогиня Мария-Люция Австрийская.
Я делаю шаг вперед и замираю. В зале собрались все, в том числе Адам Нейпперг и моя мачеха, Мария-Людовика. Пока я подхожу к столу, Мария бросает на меня предостерегающий взгляд, и все в зале моментально замолкают. Отец указывает мне на кресло напротив.
— Мария… — начинает он и замолкает, как будто не находит слов для продолжения.
Я запускаю пальцы в шерсть Зиги и жду. Ясно, что французский император попросил моей руки и Австрия теперь вынуждена искать уловки, чтобы отказать, не вызвав у него серьезной обиды. Отец смотрит на князя Меттерниха, и тот откашливается.