И вот недавно ей сделали новый заказ, сверхсрочный. Вечером надо было начать, а утром сдать работу. При работе должны были присутствовать люди, а также собиралось некое совещание единомышленников по важнейшим вопросам и, как не крути, а места до утра для Зои в квартире не было. И деть ее было некуда, кроме как бабушке сдать. Зоя была тщательно проинструктирована, ей было наобещано множество угроз, если она будет слушать "бабкины россказни", а угрозы самой бабушке прозвучали по телефону еще более весомо.
По дороге к бабушке Зое вдруг вспомнился плакат на двери Дома престарелых. Она задумчиво сказала маме:
– Мама, а давай вернем моего папу.
Мама резко остановилась и очень недовольным голосом проговорила:
– У тебя нет папы, у тебя есть только я. Свои решения я не отменяю. И я тебе это много раз говорила. Твой папа – спившийся негодяй.
– Но ведь и ты пьешь.
– Зайка, давай не касаться взрослых тем. Предоставь это взрослым. Я пью, но не спиваюсь. Это невозможно, я всегда помню, что у меня есть ты. А этому... на это было наплевать. Все. Забыли! И чтоб больше не напоминать!
Бабушка встретила Зою около выхода из какого-то метро, от которого жила в нескольких автобусных остановках. Когда тебе всего семь лет, два года в твоей жизни – это очень много. Зоя встретилась с бабушкой... никак, безо всяких чувств, и, только видя, как радуется бабушка, слегка прониклась и заулыбалась.
Домой к бабушке они пошли пешком, и Зоя тут же начала рассказывать ей, как у нее прошел день, и перво-наперво с восторгом сообщила, как лихо отлупила сегодня соседа, ровесника Севку, за что получила похвалу от мамы: "Так и надо, мало ему!" Драться Зоя с маминой подачи умела и любила. Дальнейший рассказ бабушка тут же пресекла:
– А я вот не похвалю. Драться вообще гадко. А уж девочке-то...
Сказанное бабушкой не возымело на Зою никакого действия, ибо было, как сказала бы мама, пустой фразой, простой нудой, на которую все дети мира никак не реагируют. Но прозвучал довесок:
– Господь Бог наш, Иисус Христос, не велит. А ударили тебя – смирись. И пусть лучше тебя еще раз ударят... Я же знаю его. Я их с мамой в нашем храме каждое воскресенье вижу. Вы хоть и Севкой его кличете, а он – Севасьян. А то, вообще-то Сева – это значит Всеволод. Все переиначите...
– Что же, и сдачи сдать нельзя? Вот глупости-то... – это было мамино выражение, которое Зоя часто любила повторять.
– Глупости это ты сейчас говоришь, а то, что говорит Господь Бог, есть самая правда из всех правд.
Зоя остановилась:
– Бабушка, тебя же мама предупреждала.
– Да уж чего там, предупреждала, убить обещалась. Да, небось, при тебе и говорила. Наша мама никого не стесняется.
– А думаешь, и вправду может? – уже испуганно спросила Зоя.
Бабушка очень серьезно глянула Зое в глаза и очень серьезно сказала:
– Думаю, может, – и вдруг широко улыбнулась, – А ты знаешь, ну и пусть. Зато глазенки твои на правду Божью приоткрою. А за это и смерть можно принять, хоть даже и от родной дочери.
– Ой! И не страшно?!
– Как не страшно, еще как страшно. Но, думаю, пытать не будет, не даст Господь, боюсь пыток, да и не в ее это характере. Даст чем-нибудь по голове, вот и все.
Тут Зоя совсем уж испугалась. Особенно поразило ее спокойствие, с которым это было сказано. Да как это "вот и все"?! Да что же это такое – "Господь Бог", что родная дочь из-за Него мать убить готова, а та говорит: "Ну и пусть"? Вопрос этот в короткой Зоиной жизни не вставал вовсе. Мама очень ретиво защищала ее от этого вопроса, и вот сейчас вдруг неожиданно вспомнилась мамина реплика учительнице, реплика тогда сразу же забытая, но вот сейчас вспомнилась, и даже голос мамин слышится:
– Юлия Петровна, я прошу вас защитить Зайку от этого... нового веяния!
Эх, как это было сказано! Сейчас Зоя остановилась даже, точнее ноги сами собой остановились, даже по ногам озноб прошелся, когда вспомнилось-услышалось, сколько ненависти прозвучало, и будто черный ветер из маминых губ, – ве-я-ни-я!..
– Чтобы не слыхали Зайкины уши про Боженьку...
– Не волнуйся, Поревидема Долоевна, – отвечала тогда Юлия Петровна. – Спокойно, товарищ. Защищу!