Бабушка, уткнувшись в платок, только рукой махнула, и вдруг обхватила его, прижала к себе и зарыдала в голос. Дед, уткнутый ей в грудь, чего-то бурчал неразборчивое и сопел.
Когда они разъединились, Зоина мама спросила, напряженно думая:
– А то, что было здесь, не помнишь?
Дед задумался, будто вспоминая что-то.
– Нет, – сказал он, покачав головой. – Чего ж помнить, когда не было меня.
– А сны видел?
– Да чего ж видеть, коли нечем видеть?! А еще эта, кто ты там, забыл?
– Я мойщица полов. Да и оттуда выгнали.
– Так валяй сюда, в санитарки ко мне... А вообще нет, я теперь уйду отсюда. Возьмешь, Зойк?
Бабушка, отирая щеку, как следует долбанула его в лоб, однако улыбнулась.
– А сон я сегодня видел. Крест тот, нательный мой, всю ночь перед глазами стоял.
– Это он охранял тебя, – сказал отец Севастьян.
– От кого?
– Есть от кого.
– И будто звон такой, хрусталик о хрусталик...
Вздрогнула мама:
– Чего?!
– Ага, а потом уж он сплошняком гудел, чуть кишки мои не вывалились, ажно испугался.
Доселе Зоина мама стояла напротив деда, а теперь села. Оперлась локтями на колени и молча стала созерцать пол. Глядя же в пол спросила:
– Голос какой слышен был? Ну, будто и кишки твои говорят?
– Да, голос не голос, а... не помню уже, но уж так навалилось!
Возвращенное мамино "я", которое скоро может отняться назад ("Как отняться?! Не-ет, не отдам!"), сейчас трепетало: вернувшийся дед должен быть только таким, каким он был до того, как сгореть горячкой. По-другому быть не могло. Очнувшись, он должен был потребовать водки, а услышав про Псалтырь – схватиться за топор. Но вернулся он... в то же время, что вернули сейчас мне, в мое родное "я"...
Вернули? Родное? Кто вернул?! Кто дал, что сделалось родным, а потом... а потом сама и выкинула, а взамен...
Встал перед глазами черный круг с черноголовом в середине. Вскочила Зоина мама и так глянула в направлении круга, что он сгореть бы должен, но пасть черноголова тихо хихикнула:
– Ты чего это?
– Все!!
раняешь?
– Я жду, – отчеканил человек в дубленке и горько усмехнулся. – А девочка – плоха. На постель ее надо.
– В больницу надо, – сказала мама, она плакала, глядя на лицо дочери и как-то очень странно смотрела на свой хлыст.
– Не надо в больницу, – сказал человек в дубленке. – Перед Новым годом никто ею заниматься не будет, а после – тем более. Домой надо, а я травматолог сносный... И вообще.
– Поможешь?
– Уже помогаю.
– Да что ж там в казино было-то?! Сейчас пойду всех перещелкаю!
И тут как раз подбежал запыхавшийся "киллер". Увидев лежащую на снегу Зою, испуганно замигал, затем зло сморщился и сказал:
– Вот гад.
– Да что там было-то?!
И "киллер", запинаясь и перескакивая с темы на тему, начал рассказывать...
–... Что, правда, онемел?!
– Онемел, Юль Петровна, онемел! И статуэтка эта! Ничего Зойка не кидала и доллары сами загорелись! А Зойка, оказывается, столько знает!
– Это не я, – все обернулись на голос. – Это не я, – Зоя улыбалась, – это Дух Святой.
– Бредит, – сказал человек в дубленке.
– Нет, не бредит, – сзади него стоял Сева-Севастьян.
Человек в дубленке потер переносицу и сказал :
– М-да...
Сева подошел как раз тогда, когда "киллер" начал рассказывать. Он поверил каждому его слову. И ему страшно стало.
– Кстати, рекомендую, – сказала Юлия Петровна, обращаясь к человеку в дубленке, – киллер.
У человека в дубленке слегка поднялись брови и он вопросительно взглянул на мальчика.
– Да ладно вам, Юль Петровна, – он опустил голову. – Илья я. Я больше не буду.
– И я Илья, – сказал человек в дубленке, подавая бывшему "киллеру" руку.
– А когда у вас день рождения? – спросила тихо Зоя.
– Да неделю назад был.
– Тогда у вас завтра именины. Завтра день Ильи Муромца.
– О! – сказал весело человек в дубленке. – А я и не знал.
– Теперь знайте. Я тоже не знала, что у меня сегодня именины.