– Идет война!
Самые рьяные соучастники млели и внимали.
– За ваши души! Главное начать. И мы уже начали.
За окном серебрилась чистая еще Серебрянка, еще сопротивлялся Нарышкинский сад, замолкший колокол еще не получил прощального пинка от рьяной Юлечки и выбитыми на себе словами "ВО СЛАВУ БОЖИЮ" жить не давал великому учителю. И он предлагал соучастникам все это добить как гидру, вставшую на пути генеральной линии жизни. Великий учитель говорил, что самое главное его деяние на этой линии это то, что он десять лет назад отрубил голову попу-монаху Ивану Серебрянскому. И предлагал соучастникам дорубить оставшиеся.
– Главное начать. И мы уже начали!
Соучастники млели и внимали и готовы были хоть сейчас хвататься за топоры – где там еще не отрубленные головы?!
– А почему? – взывал великий учитель. – Вот, представьте, село. Хоть та же Серебрянка. Молодой поп крестит ребенка, ребенок растет, поп его исповедует, причащает (ох, как тяжело великому учителю произносить эти слова), знает все его сокровенные замыслы, пресекает любой бунт, потом венчает, потом крестит его сына, и все вот эдак в течение 50 лет – и с ним, и с сыном его, и с внуком, и со всеми остальными сельчанами. Все про всех он знает, все его спрашивают, как жить, что делать. Он ср-а-щен с народом!.. – ох, как это прозвучало – сращен! – Это же кошмар! Он для села больше, чем Царь. Царь не властвует душами, а поп – властвует!..
– Долой самодержавие! – вскричала тут рьяная Юлечка...
– Юлия Петровна, ау, что с вами?
– Что? – тряхнула головой Юлия Петровна. – Время, говорю, теряем. Встали, пошли.
– Одну минуточку, Юлия Петровна. Уж коли такое дело начинаем, э-э...
– Да что ты экаешь, ты говори.
– Вот уж ни в каком сне не мог предполагать, что буду вам предлагать...
– Да что?!
– Крест одеть, Юлия Петровна. Ведь нет же его на вас. Вот, предлагаю, уж коли в самом деле передо мной – вы, а не мое мечтательное воображение.
– Валяй, – вздохнула Юлия Петровна, – давай.
И будто движение воздуха у левого уха: «Опомнись, товарищ!"
– А это что, обязательно? – спросила Юлия Петровна.
– Да, – жестко ответил отец Илья и перекрестился. И вдруг взял и перекрестил Юлию Петровну и проговорил торжественно:
– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!
– Это ты чего вдруг?
Улыбнулся батюшка:
– Для облегчения одевания. Сейчас принесу.
Крест оказался в пол-ладони.
– А поменьше нет?
– Чем больше сила, тем больше крест. Этот как раз по вас. Для меня этот крест особый. Я его мальчишкой его из храма украл.
– Как?!
– Да вот так. С десяти лет я в карты начал играть, жутким картежником был. Ну и проигрался. Мне говорят: давай велосипед, мы тебе сдачу дадим. А велосипеда мне ух как было жаль. Кроме как украсть и кроме как из храма, оказалось, ничего не оставалось. Во-от. Ну, а через неделю обокрали нашу квартиру. Дочиста. И, самое интересное, велосипед оставили. А у меня на душе такой камень вырос – хоть вешайся. В общем, обменял велосипед на крест безо всякой сдачи. Хотел потихоньку его как-нибудь назад в храм подкинуть, да вот, нашло вдруг, уже в храме. Эх, думаю, взял тайно – отдай явно. Прямо священнику отдал, ну, и все выложил, как есть. На всю жизнь тот его взгляд на меня запомнил. Тут и исповедь моя первая была. А крест мне батюшка, Царство ему Небесное, Василием звали, назад отдал. Твой, говорит, теперь. А вот теперь – ваш.
– Ну, а квартирных воров нашли?
– Да нет, конечно. Бог дал, Бог взял, а назад мы не просим.
– Ладно. Давай, одену и пошли.
– А мы куда?
– В казино.
– А вы... так и пойдете?
– Так и пойду. Некогда переоблачаться. Это я Зойку, ученицу свою, выручать так сорвалась. Что в казино было, слышал?
– Нет.
– Сидишь тут... – и Юлия Петровна, уже идя по улице, вкратце обрисовала случившееся.
– Да неужто? – изумился отец Илья. – Эх, Господи, помилуй! – он перекрестился. – Во истину дивны дела Твои. И онемел?