– Ничего, спокойно, – зловеще отвечал тот, пряча талисман назад. – И это учтем, име-нин-ница. Как тебя зовут-то?
– Зоя. А моя небесная покровительница мне сейчас помогает, ее тоже заставляли у бесов-идолов прощения просить.
– И что же?
– Не дождались. И от меня не дождетесь.
– Плохо заставляли, наверное.
– Хорошо заставляли: били, пытали, за волосы подвесили...
– О, а это мысль! – толстые губы растащились в радостной ухмылке и Зоя увидела как слева от головы главаря возник черный круг с черноголовом внутри. – На именины ведь подарки дарят. От новогоднего отказалась, "низ-ринь-ся", от именинного не откажешься. Поглядим, какая ты Жанна д'Арк. А у этого хлюпика кто там на Небесах?
– Севастьян мученик, – Зоя улыбнулась отрешенной улыбкой. – Из него мишень сделали, стрелами пронзили, а он воскрес потом силой Христовой и, воскресший, ко Христу призывал. А потом его палками добили. И сейчас он смотрит на нас из Царства Небесного и нам помогает.
– И не отрекся Севастьян небесный?
С той же улыбкой Зоя отрицательно покачала головой и сказала:
– А если б отрекся, разве б был он небесный?
– Ну этот-то, – главарь с презрительной иронией оглядел Севу, – быстренько...
– Держись, Севка! – крикнула тут Зоя Севе-Севастьяну. По правой щеке ее скатывалась огромная, сверкающая на свету, слеза. И тоскливо-унылое болезненное лицо Севы-Севастьяна просветлело, его наполнял звон-перезвон от удара капельки о световую нить.
– Палками – это не интересно, – все так же ухмыляясь, сказал главарь, – а стрелы... А что, ребята, в дарц поиграем? Ну-ка, Свистун, глянь-ка, вон в столе, что от нас остался, там коробка, помню, с дротиками была... Есть? Ха! По-иг-ра-ем...
Зоя видела, что настроение главаря меняется с каждым мгновением, он теперь не забоится онеметь, ему теперь нужен только ее поцелуй в морду черноголова. Губастый главарь безумел на глазах и становился на тропу войны с Живым Богом.
– А как тебя зовут? – тихо спросила она главаря.
– Хрюн – вот как меня зовут, – отчеканил тот.
– Это не имя.
– Ну, в детстве Ильей кликали.
– Кличут тебя сейчас, а Ильей – называли.
"Не, семилетка-малолетка, так раз-так!.. Ее б к нам в бригаду, паханшей той бы еще бы была! Эта главшпанка, что ростовских держит, куда ей до этой малолетки!"
– И у тебя через час именины.
– Что?!
– Именины. Первого числа – Илья Муромец. Мне бабушка читала. Монах, богатырь, защитник... – на щеке Зои остановилась новая маленькая слезинка. А перед глазами ее расстилалась и уходила за горизонт трясина мучительного бесконечного времени, из которой торчали бесчисленные свеклы-головы. И свеклы-головы этих четверых тоже там, больше им негде быть. И они громче всех орут смеющемуся черноголову: «Да когда же за вторым наперстком прилетят?!" И невозможно без содрогания и жалости смотреть на их несчастные орущие лица, которые и лицами-то быть перестали.
– Господи, – зашептала Зоя, обращаясь к Распятию, – за своих врагов ты велел молиться, а за Твоих можно? Да и не враги они... Я же в Царство Твое иду, а они...
"Можно", – услышала в себе Зоя голос звона-перезвона.
Главарь Хрюн в упор смотрел на остановившуюся слезинку.
"Нет, так о себе не плачут, такими слезами плачут по покойнику, когда над гробом его стоят..."
– Слышь, Свистун, что-то у меня в ушах звенит. Ну-ка, налей!
– И у меня звенит. Кончать надо и сматываться. И давай без дарца, без дротиков.
– Не-е-е, без дарца теперь никак, – вел сюда Хрюн бригаду, чтобы показать начало демонстрации силы, чтоб все задумались, что такое война с казино. Но теперь другое надвинулось: "Поглядим, какая ты Жанна д'Арк!"
...Тьма рассеялась, Юлия Петровна разглядывала происходящее: она была прижата спиной к распятию, ее руки перекручены на запястьях веревкой. Бандитов четверо, двое держат детей, один стоит рядом, а четвертый, явно главный, сидит за их столиком и ест их помидор.
"Чтоб ты подавился", – была первая мысль.
"Без масок, значит, пришли убивать", – такой была вторая.
– Детей отпусти, – сказала она, обращаясь к главному.
– А тебя не спрашивают, – почти пропел высоким тенором тот, кто стоял рядом, и одновременно с пением со всего размаха, боковым, ударил ее в рот.
Про себя Юлия Петровна говорила всегда так: "У меня на мне две гордости: первая – мои волосы, вторая – мои зубы".
И вот, второй гордости больше нет.
"Скоро, наверное, и первой не будет", – подумалось сразу, как очнулась от удара.
Подошел главный:
– Да, все-таки ты роскошная баба, даже с расквашенной пастью.
– А может, мы ее того, по очереди, – предложил тот, кто держал Зою.