ПРОЛОГ
Шел 1735 год. Летним июльским вечером, когда раскинув по небу малиновато - лиловый свет, усталое солнце, небрежно попрощавшись с суетливым миром, уходило на покой, Наина стояла у полуоткрытого окна и бессмысленным, пустым взглядом провожала большой огненный шар. Он неторопливо плыл среди лопатых облаков, в надежде, наконец, спрятаться за бледной и немой пеленой далекого морского горизонта, зеленоватой лентой огибающего крохотный, скалистый островок, сиротливо затерявшийся между Лервиком и Шотландскими островами. Несмотря на свою незначительную площадь, островок был довольно живописным и таил в себе великое разнообразие флоры и фауны. Только здесь воздушные, экзотические фрукты могли превосходно конкурировать с дюжими кедрами и кокетками елями, растущими полосами неподалеку друг от друга. А в отдельных местах безропотно склоняясь над обрывом, безмолвно повисли крупные персики и каштаны, снизу усыпанные мелкими, янтарными и ультрамариновыми цветами. Где-то на склонах ущелий грелись на солнышке толстые, ленивые черепахи. Нисколько им, не препятствуя, виляя шустрыми хвостищами, проскакивали между камней гадюки, и мыли свои миниатюрные мордочки, забавные выдры и бобры. А непроницаемые, таинственные глубины Норвежского моря скрывали в себе бурную, непознанную жизнь. Впрочем, непознанной, она существовала, где - то на бездонных глубинах. Сама же поверхность воды вдоль и поперек уже усеяна и обхожена рыбаками. Их лодки маячили повсюду...
В этот вечер море было безветренным и спокойным. Искрясь и переливаясь мелкой серебристой рябью, ленивые волны вяло перекатывались на золотистый песчаный берег и обратно, казалось еще немного и они вот- вот уснут и вдоль бирюзового массива воцарится умиротворенная тишина, торжество которой иногда все же прерывали крикливые чайки. Но и они вскоре умолкли. Отринув от себя след суеты, день постепенно угасал. А вместе с ним угасал и мужчина лет 65. Его жидкие, седые волосы растрепались по подушке. Плотно сжатые, тонкие губы иногда раскрывались в бреду. Острый, клювообразный нос как-то сильно усох и еще больше заострившись, уменьшился, обнажив несколько тяжелых, глубоких складок на переносице. Такие же складки появились на лбу и щеках, превратив еще недавно пышущее здоровьем лицо, пусть немолодого, но довольно сильного и красивого мужчины, в сморщенную тряпку. Временами он бредил, временами впадал в забытье, или тяжелый, глубокий обморок, очень походивший на смерть. Опасное состояние между сном и бодрствованием на короткие мгновение сменялось некоторым просветлением сознания, но вскоре все начиналось сначала. Сильный жар, и жестокая лихорадка, истязая тело некогда бодрого, неунывающего человека, за три дня сделали из него безжизненную мумию, неспособную больше подняться с постели. Печать смерти все больше проступала на его бескровном, сером лице. Громадные, черные круги вокруг сомкнутых век и слегка искривленные уголки губ, свидетельствовали о том, что мужчина испытывает сильнейшие физические страдания. Он таял и чахнул на глазах, чем очень сильно пугал свою верную Наину, его добрую подругу и жену. Ни на минуту не покидая своего поста, она не спала уже третьи сутки. Немолодая, но сохранившая остатки былого очарования, женщина, красными не столько от недосыпания, сколько от слез глазами, тревожно всматривалась в больного. Тот лежал неподвижно. И лишь изредка вздымавшееся кверху одеяло давало знать Наине, что ее горемычный муж пока жив. В очередной раз, смочив в уксусе повязку, женщина вернула ее на лоб больного. Одной рукой она поправила одеяло, а другой спешно смахнула накатившуюся слезу. Рыдания теснили грудь. И только неимоверные усилия воли заставляли душу молчать. Она должна быть сильной! И она была! Но иногда, в отдельные моменты изнутри все, же прорывался тихий жалостный возглас. Видимо он как-то доходил до слуха больного и тогда, словно выражая свое сожаление и сочувствие, мужчина виновато постанывал, затем вдруг снова замолкал и впадал в полное беспамятство. Время близилось к полуночи. Пребывая в своих тяжелых раздумьях, Наина и не заметила, как комнату окутал черный густой мрак. Свыкшись с темнотой ее глаза, почти сразу обнаружили свечу. Сверкнула спичка, и новая свеча тут же сменила предыдущую. Тьма немного рассеялась, обнажив довольно убогую обстановку. Квадратный стол, два табурета и высокую железную кровать, над которой висело огромное, золотое распятие, преподнесенное отцу Филиппу ко дню рожденья его старинным другом - мэром. Вот, пожалуй, и вся меблировка Новая свеча вспыхнула с новой силой, и по комнате разлился запах ладана, забивая неприятно - резкий дух уксуса и лекарств. К полумраку тусклой свечи присоединилась полная луна. Ее ненавязчивое, свечение ненароком заглянуло и в одиноко - бодрствующее окошко, невесело подмигнув Наине своим единственным, лиловым глазом. Остров замер в сонном ожидании нового дня, Наине казалось, что эта тягостная ночь не закончится никогда. Настежь распахнув окно, она несколько раз вдохнула свежий, морской воздух. Упиваясь тишиной, пыталась забыться и расслабиться. На какое-то время ей это даже удалось. Но ненадолго. Внезапный резкий порыв ветра шумным вихрем ворвался в унылую лачугу и безмятежно осел на полу грудой мусора и песка. Окно с таким сильным грохотом садануло о стену, что стекло только чудом уцелело. Ниоткуда взявшийся ветер заставил женщину вздрогнуть и резко отпрянуть в сторону. С минуту она колебалась, затем осторожно высунула голову на улицу. Странно! Вокруг все тихо и спокойно! Недоброе предзнаменование!- тяжело вздохнула Наина. Ей сделалось совсем нехорошо. Чтобы отогнать скверные мысли, она машинально схватилась за веник и принялась выметать песок. Чем больше она обдумывала происшествие, тем сильнее ее охватывало ощущение тревоги. Затем оно переросло в страх, а позже и в необъяснимый панический ужас. Начало вдруг мерещиться, что кроме них, двоих, в комнате есть кто - то еще. С боязнью оглядываясь по сторонам, Наина совершенно потеряла покой. Неведомо во что бы вылились все ее страхи, если бы, разбуженный грохотом больной, не пришел в это время в себя.
-На-и-на! - тихо позвал он.
Позабыв обо всем, Наина тут же подскочила к мужу.
-Я хочу попросить ... - с трудом выговаривая каждое слово, почти шептал он.
-Слушаю тебя, родненький! - кротко ответила женщина, опускаясь к мужу на одно колено, чтобы лучше понять, что он говорит.
Вдруг неожиданно мужчина, с силой оттолкнув от себя жену, тоном, не терпящим возражения, потребовал:
-Близко не подходи! Я заразен.
-Помилуй, золотенький, да разве ж я боюсь заразы? Мне главное выходить тебя!
Муж с грустью глянул на родное, измученное лицо и сказал:
-Напрасно все это... Мне не жить!
-Да как же это, миленький ты мой?!- горестно зарыдала несчастная жена.
-Не реви... Лучше послушай... Времени у меня немного... Ангел смерти уж за хребтом! Приведи мне Марианну! Мне надо с ней поговорить! А сама уходи... Пожалуйста! Не заставляй меня страдать еще сильнее!
Дождавшись, пока муж договорит, Наина глухим, дрожащим голосом просипела:
-Не волнуйся, родненький, Марианну я приведу. Но, прошу, не прогоняй меня от себя! К чему мне без тебя жизнь? - и повернувшись спиной к Филиппу, она выскользнула из комнаты, не в силах больше сдерживать рыданий. - Бедняжка... - нежно прошептал муж. - Если бы ты только могла знать... - он тяжело вздохнул. Словно адским огнем внутри него все жгло и болело. Тело затекло, кости нестерпимо ломило. Дабы облегчить сильные пытки, отец Филипп попробовал чуточку приподняться, но ослабленный болезнью организм, не выдержав такого испытания, снова отключился.
Более получаса священник оставался без своей заботливой сиделки, но в горнице он был, ни один. Чутье Наины ее не обмануло. Стоило женщине скрыться за дверью, как сотни безобразных рож, выпрыгивая оттуда, где нет распятия, тесной душной тучей обложили ложе больного, в уповании помучить постылого пастора. Однако азарт лютых бесов несколько поубавился, после того как ударяясь о невидимую стену, один за другим, они скатываясь вниз, разъяренно мычали, визжали и при этом злобно крыли нецензурной бранью. Не в состоянии достигнуть Филиппа физически, бесовское отродье донимало священника через сомнения и страх. Без конца указывая на грешки и ошибки, грозились упечь его в ад. Наряду с этим, давили на чувство вины, обвиняя несчастного в грядущей кончине всех, живущих на острове людей. Старец изнемогал. Нестерпимые мучения рвали тело на части. Ему было так тяжело! Но в то же время ум больного оставался ясным как никогда.