Настоящим, полностью обнажившим душу, я увидела его лишь раз. Над телом отца. Эта звериная боль, ярость. От них становилось страшно, а все внутри скручивало в тугой комок. Мне так хотелось верить, что это состояние в нем лишь временное, что оно уйдет в глубины души, а скоро снова вернется прежний Кирмунд. Настоящий лорд, который даже с теми, кто ниже его или кто его мало интересует, был вежлив и доброжелателен. Но что-то подсказывало, что вряд ли он сможет снова стать таким. По крайней мере, пока не утолит жажду крови и мести, обуревающие его.
Я тяжело вздохнула, обвела пальцами контуры любимого лица и спрятала медальон под воротом платья. Всегда носила его именно так, поближе к сердцу, чтобы хоть немного почувствовать тепло людей, что были мне так близки. Матери и Кирмунда, чьи портреты хранила в медальоне. Потом поправила платок, чуть съехавший с облысевшей головы, и вернулась к вышиванию — бесполезному занятию, которое хоть как-то скрашивало досуг.
Вбежавшая в мои покои тетя Готлина заставила прервать свое занятие и посмотреть с некоторым удивлением. Она казалась не на шутку взволнованной, что для нее было нетипичным. Обычно тетя умела мастерски держать себя в руках, в чем я не раз пыталась ей подражать.
— Что случилось? — вырвалось у меня, когда она застыла в центре комнаты, до крови закусив нижнюю губу.
Тетя конвульсивно дернулась, потом сдавленно произнесла:
— Все кончено, девочка моя.
— Что кончено? — я непонимающе смотрела на нее, утратив всякую способность соображать. Лишь чувствовала, что над нами нависло что-то темное и страшное.
— Война, — глухо откликнулась тетя Готлина. — Мы проиграли. Твой отец убит, войско разгромлено. Король Кирмунд направляется сюда, чтобы окончательно захватить власть. Нам нужно срочно уезжать отсюда.
Я все еще до конца не осознавала смысла сказанных слов, продолжая тупо смотреть на тетю. У двери послышалось деликатное покашливание, и только тут я обратила внимание, что вслед за Готлиной вошел мужчина в запыленной одежде. При виде незнакомого человека я невольно напряглась. Все же впускать посторонних в покои принцессы — это нарушение этикета. Хотя о чем я думаю? Какой там этикет, когда весь мой мир в одночасье разрушился? И все же, чтобы хоть как-то прийти в себя после шокирующего известия, глухо спросила:
— Кто это?
Тетя повернулась в сторону мужчины и мотнула головой.
— Лорд Маранас привез последние известия. Он поможет нам скрыться.
— Лорд Маранас? — спросила недоуменно, пытаясь различить знакомые черты на бородатом лице человека.
Словно догадавшись о моих затруднениях, один из верных соратников отца — Ретольф Маранас — сорвал накладную бороду и рыжий парик, представая в нормальном виде.
— Простите за вынужденный маскарад, — проговорил, почтительно кланяясь. — Так было необходимо.
Я же оцепенело разглядывала мрачного неулыбчивого брюнета, неизменно вызывавшего у большинства придворных нервозность. Что-то такое было в манере держаться этого человека, что заставляло испытывать невольное уважение и опаску. Из-за чрезмерной мрачности Ретольф казался старше своих тридцати лет, что впрочем, его нисколько не портило. Какая-то опасная темная красота, что скорее отпугивала, чем привлекала. Темные волосы, обычно причесанные волосок к волоску, сейчас находились в хаотическом беспорядке, что не только не портило, но делало еще привлекательнее. Как будто в безукоризненную холодную картину добавили немного человечности. Единственным изъяном смуглого лица с выразительными черными глазами был небольшой шрамик на правой щеке, возле губ, из-за которого один уголок рта казался немного презрительно изогнутым.
Наши придворные дамы не раз пытались заманить в свои сети этого мрачного красавчика, но наталкивались на ледяную стену. Казалось, он вовсе был лишен человеческих потребностей и слабостей. Единственным чувством, которое я в нем когда-либо видела, была преданность отцу, который оказал ему покровительство и приблизил к себе. Ретольф посвятил жизнь служению благодетелю и его семье. Как верный пес. Сейчас я даже поразилась, что он не предпочел погибнуть в бою вместе с отцом, а приехал сюда. Но уже следующие слова Ретольфа пролили свет на эту загадку: