— Какая жестокость! Право, она вас не красит... в такую минуту.
Барбара закрыла лицо руками.
— Мое сердце разбито, — сокрушенно объявила она. — Я считала себя счастливейшей из женщин, и вот — все кончено!
Король отвел руки от ее лица.
— Барбара, что это — слезы печали... или гнева?
— И того и другого! Уж лучше б я была женою заурядного купца!
— О нет, Барбара, только не это! Пускай наше купечество побережет силы! Купцы нужны стране для упрочения хозяйства, подорванного в годы правления Кромвеля.
— Я вижу, Ваше величество пребывает в игривом настроении.
— Ничего удивительного: вид Барбары, которую бремя материнства нимало не изменило, вселяет в меня веселость.
— Вы едва взглянули на девочку.
— Могу ли я в присутствии Барбары любоваться другой дамой?
Глаза ее неожиданно сверкнули.
— Так значит, вы не признаете ее своей дочерью?..
Длинные тонкие пальцы Барбары вцепились в покрывало, прекрасные глаза сощурились, и вся она в эту минуту напоминала Карлу ведьму в обличье прекрасной женщины.
— Будь у меня сейчас нож, — заговорила она, — я вонзила бы его в сердце этой невинной крошки. Лучше бы ей было совсем не родиться, чем такой позор: родной отец отрекается от нее!..
Король забеспокоился, поскольку в глубине души считал Барбару способной на любую, даже самую дикую выходку.— Умоляю вас, — сказал он, — не произносить таких слов даже в шутку.
— Ах, вы полагаете, что я шучу? Так знайте же, что пред вами женщина, только что перенесшая адские муки, но в этих муках ее согревала одна-единственная мысль: в ее малютке течет королевская кровь, и, стало быть, путь ее в этом мире будет легок, и она получит все полагающиеся ей почести, а мать и отец будут нежно любить ее до конца дней!.. И вот теперь... Теперь...
— Бедная крошка, — сказал король. — Ее не желает признавать один отец, потому что могут признать многие.
— О, я уже вижу, что вы не любите меня более! Вы покинули меня.
— Если я покинул вас, то что, по-вашему, я делаю в вашей комнате?
— Вот, значит, как? Вы будете получать удовольствие, а невинная крошка будет страдать?! О всемилостивейший Господь! За что, за что ты обрекаешь несчастную малютку на такое бесчестье? А я, которая в первую же минуту разглядела в ней его черты и сказала себе: «В моей дочери возродился Карл», — могла ли я предполагать, что в минуту моего бессилия ее отец придет насмехаться надо мною?.. О, сердце мое не выдержит позора! — Она отвернула от короля лицо. — Вы король, но я женщина, перенесшая тяжкие страдания, — и потому я прошу вас меня оставить; я не могу более этого выносить.
— Барбара, — сказал он. — Довольно ломать комедию!
— Комедию?! — Она приподнялась; щеки ее пылали, волосы растрепались. Она была прекрасна.
— Барбара, — сказал он. — Умоляю, возьмите себя в руки. Поправитесь, тогда мы с вами все обсудим.
Барбара кликнула служанку, и та тотчас появилась, приседая перед королем и переводя испуганный взгляд с него на хозяйку.
— Принеси мне девочку, — приказала Барбара. Женщина послушно направилась к колыбели.
— Дай-ка ее лучше мне, — сказал король. Служанка повиновалась.
Карл любил все маленькое и беззащитное, в особенности детей. И теперь от одного взгляда на этот розовый сморщенный комочек — в котором, возможно, и впрямь жила его собственная плоть и кровь, — сердце короля наполнилось острой жалостью. Он улыбнулся служанке благосклонной улыбкой, неизменно покорявшей сердца всех его подданных.
— Крепенькая малышка, — сказал он. — Сдается, в ней сейчас уже видны мои черты. Что скажешь?
— Да, Ваше величество... Конечно, Ваше величество, — пробормотала женщина.
— Я вспоминаю свою младшую сестренку в таком же примерно возрасте, как эта крошка. Насколько мне помнится, они похожи... как две капли воды.
Барбара удовлетворенно откинулась на подушки. Все снова вышло так, как она задумала. Король признал себя отцом ее дочери.
Карл продолжал держать спеленатую девочку на руках. Полюбить такую беспомощную крошку совсем не трудно; и разве прежде ему не случалось признавать младенцев своими? Одним ребенком больше, одним меньше — какая разница?
Пришла весна, и лондонские улицы опять наполнились ожиданием. Минул ровно год после возвращения короля в родную столицу.
Лиловая вика, золотой первоцвет и белая звездчатка раскрашивали лужайки и обочины дорог по всему городу в нежнейшие цвета. Почки на деревьях Сент-Джеймского парка уже набухли, в густых кронах радостно щебетали птицы, словно прославляя короля, подарившего им такое великолепное пристанище.