До торжественного момента оставалось совсем немного.
— И все это — в вашу честь, — заметил Карл, обращаясь к жене.
Звучала музыка, речная гладь заполнилась судами и суденышками всех мастей и размеров: лорд-мэр и предводители лондонских гильдий решили, как видно, вывести все свои силы, дабы сообща осуществить долгожданный въезд королевы в столицу. Сама же королева, вместе с королем, покачивалась на речной волне под куполом темно-красного бархата с золотой вышивкой.
Все происходящее казалось Екатерине чудесной сказкой. Ей нравилась и завораживающая музыка, и крики подданных, приветствующих короля и королеву, но более всего то, что Карл находился с нею рядом и держал ее руку в своей, и его улыбающееся лицо снова и снова оборачивалось от радостно шумящих подданных к ней, так что можно было подумать, что все разногласия забыты и они снова счастливые возлюбленные.
Высадившись, они направились в Уайтхолл, о котором так часто рассказывал ей Карл. Публика уже стекалась в Банкетный зал, дабы насладиться зрелищем королевского пира.
Прислушиваясь к нескончаемым остротам Карла, глядя, как просто, совсем не по-королевски он держится со своими подданными и с какой готовностью расточает улыбки, Екатерина вновь убеждалась, что именно он — душа этого шумного веселья. Всех тех, кто явился в Уайтхолл, чтобы приветствовать августейшее семейство прямо в королевских апартаментах, равно подкупала легкость и неизменное дружелюбие самого короля, блеск дворцового убранства и ослепительность придворных кавалеров и дам.
Подданные любили короля не только за его добрый нрав или же за смех и веселье, вернувшиеся в Англию вместе с ним, но и за его слабости, и за те пикантные сплетни, для коих он всегда предоставлял немало пищи. Его амурные дела неизменно вызывали улыбки в любом сословии — и это было так весело после унылой респектабельности Кромвеля и Ферфакса.
Теперь, сидя за богатым королевским столом, он поочередно обращался то к королеве, то к Генриетте Марий, подданные же ловили каждое его слово и наслаждались остроумием монарха.
Когда, прямо за столом, Карл заговорил о возможности появления в скором времени наследника престола, Екатерина опешила от неожиданности.
— Думаю, он не заставит себя долго ждать, — сказал Карл.
— Вот было бы славно! — воскликнула Генриетта Мария.
Разговор шел по-английски, и Екатерина переводила взгляд с короля на его собеседников, словно была не совсем уверена, правильно ли она их понимает.
Карл, обернувшись к Екатерине, вкратце передал ей содержание разговора, и она залилась таким ярким румянцем, что все кругом засмеялись.
— Вы... лжете, — запнувшись, произнесла она по-английски.
От столь непочтительного обращения к королю присутствующие взорвались оглушительным смехом, и громче и заразительнее всех смеялся сам король.
Отдышавшись, он сказал:
— Вот, извольте полюбоваться, как со мною обращается моя собственная супруга. Наконец-то она принародно произносит свои первые английские слова. И что же она говорит? — Он с деланной серьезностью оглядел гостей. — Она говорит, что я лгу!
Обернувшись к Екатерине, он сказал, что ей следует больше упражняться в английском языке, ибо подданные, безусловно, желали бы слышать голос своей королевы, после чего заставил ее повторять за ним такие фразы, от которых толпившиеся у стен зрители, а вслед за ними и все сидевшие за столом пришли в неописуемое веселье.
Однако счастье Екатерины длилось недолго, поскольку вскоре в Уайтхолл пожаловала и Барбара. О ее службе у королевы речи больше не было, однако она постоянно находилась во дворце, у всех на глазах, словно похваляясь своей ослепительной красотой. Рядом с любовницей Карла Екатерина всякий раз казалась сама себе неинтересной дурнушкой, начисто лишенной какой бы то ни было привлекательности.
Она по целым дням сидела в одиночестве, потому что не могла вступить в разговор, если в нем участвовала Барбара; король же, как нарочно, всегда оказывался в одной компании с Барбарой, и вслед за ним туда же перемещались самые блестящие и остроумные из его придворных.
Почти все отвернулись от королевы; графу Сандвичу, некогда очаровывавшему португальскую инфанту своей учтивостью, теперь некогда было даже перекинуться с нею двумя словами; Джеймс Крофтс, вызывающе красивый юноша лет примерно пятнадцати, казалось, вовсе ее не замечал; более того, само его присутствие при дворе таило в себе некую оскорбительность для Екатерины, ибо она знала, что его мать пользовалась в свое время не менее дурной славой, чем ныне Барбара. В то же время его черты и несколько надменная манера держаться обличали в нем королевского отпрыска — чего Карл, впрочем, и не скрывал.