— А мне великий пост нравится, — несмело заметила Зуля. — Asperges me hyssopo et mundabor, lavabis me et super nivem dealbabor. «Окропиши мя, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся». Это ведь очень красиво.
— Ну и что из этого?
Зуля, не обращая внимания на возражение Йоаси, тянула дальше:
— Я так люблю эту молитву, — и она продолжала свое заунывное пение…
Стук колотушки прервал нашу беседу и заставил всех нас быстро сбежать вниз.
Неся в сени ведро с водой, я наткнулась на сестру Дороту.
На лице двадцатидвух — двадцатитрехлетней конверской монахини, неизменно опускавшей голову при хоровых сестрах, чтобы выглядеть как можно скромнее и богобоязненнее, в другое время можно было всегда заметить смешинку. Сейчас она стремительно мчалась по коридору, так что доски скрипели под ее ногами.
— Прошу сестру не бегать, а то здесь скользко!
Сестра Дорота приостановилась и прыснула со смеху, но тут же взяла себя в руки, и лицо ее приняло серьезное выражение.
— Вор разбил обе кружки! Ту, что при входе в часовню, и ту, в которую жертвуют на сирот. Матушка и сестра Алоиза весь вечер искали похитителя.
— Вчерашний вечер? — Мне моментально вспомнился обыск в нашей спальне. — Однако кто же мог украсть?
— А я откуда знаю? Наверно, кто-нибудь из шайки этих «рыцарей», что приходили на вечер…
— Сестра Дорота! — раздался укоризненный и сердитый голос матушки-настоятельницы.
Монахиня умолкла, покраснела и, теребя край велона, ждала с опущенной головой приговора настоятельницы.
— Прошу вас заниматься своими делами и не высказывать опрометчивых суждений, поскольку сестра меньше всего годится на роль судии.
Я помчалась в трапезную. Девчонки знали уже обо всем. Оказывается, не только начисто были опорожнены обе копилки, но исчез также и полушубок сестры Юзефы, а из часовни — прекрасный римский молитвенник в кожаном переплете — собственность самой матушки-настоятельницы.
С большой тревогой ожидали мы прихода матушки, Ни одна из старших воспитанниц не притронулась к еде.
— Говорю вам, — она обдумывает для нас самую жестокую кару, чтобы выудить признание в воровстве, — повторяла Казя, утирая слезы.
В тот момент, когда наше нервное потрясение достигло высшей точки, в трапезную вошла сестра Алоиза.
— Прошу никуда не расходиться, а построиться в коридоре в две шеренги и ждать.
— Чего ждать? — выдавила я из себя.
— Наверно, простоим несколько часов, — пояснила Сабина, как только монахиня вышла. — Стоять я могу, однако бить себя не позволю. Пошли!
Мы выстроились в холодном коридоре. Проходили минуты. Никто не появлялся. Мы начали мерзнуть.
— Продержат нас здесь, — сказала Гелька, — пока не замерзнем насмерть. А я назло им не замерзну! Давайте прыгать на месте. Ну-ка, берите друг друга за руки и — скачем!
Обе шеренги скакали, притопывая ногами; стало шумно и весело. И тогда до нас донеслось шуршание ряс. Толпа монахинь шла по коридору в нашу сторону. Впереди — сестра Барбара в походной пелерине и с клеенчатым портфелем под мышкой. Следом за нею выступала сестра Алоиза.
Настоятельницы не было.
Мы глядели на пожелтевшие лица, потупленные глаза, бледные руки, касающиеся металлических крестов, которые висят у поясов, — и, как всегда, когда мы имели дело со сплоченной толпой монахинь, — нас все более охватывало чувство гнетущего страха, перемешанного с ненавистью и унижением.
— «Рыцари господа Христа», — обратилась к нам воспитательница, — попрощайтесь с сестрой Барбарой, она сегодня покидает монастырь. А может быть, сестра Барбара хочет сказать что-либо нашим девчаткам? Им, бедняжкам, тяжело будет расстаться с сестрой, которой они всегда оказывали столько знаков привязанности.
Сироты потупили глаза; их шокировал сладостный тон, которым произносила свою речь сестра Алоиза.
— Ну что же… Ваши сердечки должны мужественно перенести это расставание. Будем молиться за благополучное возвращение в будущем сестры Барбары в наш монастырь.
Сестра Барбара подняла поникшую голову и сказала поспешно:
— Не стоит об этом, сестра. Слава Иисусу Христу!
Мы стояли онемевшие от стыда, хотя в коридоре никого уже не было. С улицы донесся скрип отъезжающих саней.
В приоткрытую дверь заглянула сестра Дорота. Мы бросились к ней.
— Почему сестра Барбара уехала?
Конверская монахиня покраснела от возмущения.
— Вот вам, добились, чего хотели! Радуйтесь! Со слезами уехала. Хорошо отплатили вы ей за доброе сердце. Господь бог милостив, что дал мне под опеку поросят, а не таких вредных девчонок, как вы.