Геля покраснела, пожала плечами и ничего не ответила.
В понедельник Зоська позвала меня перед молитвой в спальню, подвела к Владкиной койке и молча показала пальцем на подушку.
— Ну, вижу, — сказала я, — подушка.
— А что еще?
— Ничего. Грязная, точно из хлева.
— А чем выпачкана?
— Испачкана какой-то коричневой мазью или чем-то вроде этого.
— Полижи-ка.
— Грязную подушку?! Лижи сама!
— А я уже полизала. Это повидло.
— Повидло?.. — Понемногу в моей голове начало проясняться. — Нет… — Сделанное открытие вдруг лишило меня сил, коленки задрожали. Я присела на койку. — Неужели она такая подлая?
— Именно такая подлая, — удовлетворенно подтвердила Зоська. — Жрала булку либо пирожок с повидлом. А откуда она его взяла? Известно, — и Зоська торжествующе поглядела на меня.
— Пойдем посоветуемся с Казей.
Совет был короток. Сабина и Казя высказались за немедленное уничтожение манекена, Йоаська и Зоська караулили в трапезной ничего не подозревавшую Владку, а Сабина тем временем незаметно вынесла бюст в хлев. После нескольких ударов молотком от него осталась лишь кучка обломков.
— Однако я никогда не прощу этого Владке, — сказала Казя, выметая обломки. — Только вы ничего ей не говорите.
Остатки бюста, переброшенные через забор, утонули в реке. Казя, охваченная жаждой мести, набила обшивку манекена опилками и, добившись маломальского сходства с несуществующим уже оригиналом, водрузила его на прежнее место.
Обед и короткая рекреация прошли в напряженном ожидании. Когда забренчал звонок, сзывавший нас в мастерскую, и мы отправились туда, то застали в мастерской вдову. Она оживленно разговаривала с сестрой Юзефой.
— Я только что узнала, — начала сестра Юзефа с заметной нервозностью, — что вы позволили себе глупую и непристойную выходку… — От раздражения у нее перехватило дыхание. Она только махнула рукою и коротко приказала: — Казя, прошу вынести манекен из-за ширмы и поставить его на стол.
— Сию минуту! — сорвалась с места Казя.
И вот бюст — на столе. Вдова побагровела. С лихорадочно бьющимися сердцами ожидали мы, что́ будет дальше.
— Прошу разрезать обшивку!
— Как же так? — забеспокоилась Казя. — Ведь весь манекен будет испорчен.
Вдова покраснела еще больше, словно хотела сказать: «Я же знала — будут всякие уловки, чтобы вывернуться!»
— Делай, что тебе велят!
— Хорошо, — тяжело вздохнула Казя. Она подошла к столу и с минуту стояла, тщательно выбирая ножницы поострее. В мастерской царила тишина. Вдова утирала вспотевший лоб. Я стиснула пальцы, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запустить ей в голову масленкой. Сестра Юзефа в нервном возбуждении теребила угол велона.
— Эти, по-моему, будут достаточно остры. — Казя провела пальцем по блестящему лезвию. Подошла к набитому опилками бюсту и еще раз оглянулась на сестру Юзефу — руководительницу мастерской:
— Значит, сестра велит непременно резать?
Монахиня только кивнула головой.
Казя не хуже, чем заправский хирург, одним величественным взмахом руки вбила острие ножниц в грудь манекена и потянула их книзу. Послышался шелест разрезаемой материи, и вслед за движением ножниц из широкой раны в полотне брызнули розовые опилки.
В мастерской началось замешательство. Девчата хохотали и кричали что-то несвязное. Вдова, напрасно пытаясь вернуть себе дар речи, схватила трясущимися руками шляпу, сумочку и, не прощаясь с монахиней, выбежала из мастерской. У сестры Юзефы был жалкий вид человека, застигнутого врасплох. Нужно было прийти ей на помощь.
— Мы не знаем, что именно наговорила эта сумасшедшая сестре, — с сочувствием сказала Йоася, — но пусть сестра не принимает все это так близко к сердцу.
— Она это из зависти, потому что все клиентки хвалят сестру Юзефу, — заявила Зоська, ласково заглядывая монахине в глаза.
— Лучше пусть сестра не впускает ее в мастерскую, а то еще эта дура подпалит нас.
— Кажется мне, что манекен за последние дни как-то изменил свой внешний вид, — сказала сестра Юзефа, быстро окидывая всех нас взглядом. — Что бы это могло значить?
Подобного вопроса не ожидала ни одна из нас. В мастерской воцарилось неловкое молчание.
— Я повторяю: этот ваш, прости господи, манекен изменил свой вид. И потому я еще раз спрашиваю: что это должно значить?
Молчание нарушил голос, долетевший до нас из угла мастерской, холодный и слегка ехидный: