— Хозяин говорил, что ему нужен работник для ухода за скотиной, потому что жена его больна. Как раз я пригожусь. Зимою, когда мало будет работы по хозяйству, я смогу прийти и помочь в прачечной или поехать за квестой, — как я уже сказала.
— К какому хозяину она хочет идти? — воскликнула Зоська.
— Не обмани самое себя, — жестко сказала сестра Алоиза. — Твои намерения нам ясны. Мы знаем, с какой целью ты идешь туда. И потому не получишь ты нашего благословения.
Мы слушали монахиню с открытыми ртами. Из состояния оцепенения вывел нас стук двери. Это громко хлопнула сестра Алоиза, выходя из трапезной. Мы посмотрели на матушку. Склоненная над коробкой, она упорно перебирала мотки и катушки ниток, однако ее щеки покрыл легкий румянец. Когда сестра Алоиза вышла, матушка подняла голову на Сабину, и их взгляды встретились. Матушка глядела на Сабину жадно и долго. Мы затаили дыхание.
Не отрывая глаз от Сабины, матушка сказала вполголоса:
— Будешь страдать.
С лицом Сабины начало твориться что-то удивительное. Оно стало вдруг вытягиваться, кривиться, словно его раздирали клещами. Через минуту мы поняли смысл этих гримас: Сабина улыбалась. Наконец раздался ее охрипший голос, с трудом вылетавший из гортани:
— Это трудно, проше матушку. Но, видно, так уж быть должно. Человек ничего с этим поделать не может.
Матушка зажмурила глаза. Выходя из трапезной, она тихо сказала:
— Поступай так, чтобы потом не жалела… Однако обманывать себя — это тоже грех…
У нас не было времени задумываться над смыслом всего услышанного. Едва матушка вышла, как мы окружили Сабину плотным, галдящим кольцом.
Было просто неправдоподобным, смехотворно-возмутительным, что Сабина из-за любви к гуралу готова пойти служанкой в его дом.
— Очень много тебе перепадет от твоего женатого избранника, — злословила Зоська. — Будешь за его свиньями ходить, жене рубашки стирать, детишек нянчить.
— У его жены не будет детей, потому что она больная, — прервала Сабина Зоську, несколько оживляясь. — Так нужно взять под опеку…
— Кого?
Поскольку Сабина молчала, мы продолжали упорно наседать на нее:
— Ты что, сдурела? Да даже если она умрет, он ведь все равно на тебе не женится. Хочешь лучшей жизни, — поступай, как Владка, — иди работать служанкой в город.
Сабина вздрогнула, словно ее ударили в самое больное место. Пряча в неловкой улыбке гримасу, которая исказила ее лицо, она миролюбиво сказала:
— Я уж так решила. Выйду завтра раненько, после первой молитвы, чтобы к вечеру быть на месте.
— Как же так? Значит, он даже не отвезет тебя на повозке? У него же есть здесь кони.
С усилием она ответила:
— Знаю. А какая мне польза от того, что я поехала бы с ним на повозке?..
Замолчав, мы беспомощно глядели на Сабину. Лишь теперь поверили мы, что она на самом деле уходит от нас навсегда. А ведь ее робость, ее медлительность в суждениях приносили нам облегчение, были громоотводом в минуты чрезмерного возбуждения. Пусть бы жила она с нами и дальше! Когда она уйдет, дом наш станет еще более жалким, обязанности каждой из нас — еще более непосильными. Стоя перед нами и теребя кромку своего платка, она мыслями была уже там, среди своих новых дел, она уже взваливала на свои плечи тот груз, к которому так стремилась. Когда-то мы называли ее «бесстыдной влюбленной», а вот в эту минуту мы уважали ее без всяких оговорок. Судьба, которой восторгалась Владка, хвастающаяся элегантной детской коляской и обществом солдата, казалась нам жалкой, никудышной, когда мы видели перед собой спокойствие и присутствие духа, написанные на лице некрасивой Сабины.
Глядя на нее, стоящую с опущенной головой, мы смутно понимали: Сабина осталась верна большому, глубокому порыву восторга и нерушимого чувства, которые возбудил в ней молодой красивый гурал, коловший дрова в хмурое зимнее утро.
Вместо Гельки, Владки, Сабины к нам пришли Аниелька, Марыся, Иренка и Леоська. Новые воспитанницы были робкими, покорными и, беспрекословно выполняя все приказания сестры Алоизы, заслужили имя «примерных рыцарей господа Христа».
Наша теперешняя жизнь ничем не отличалась от прежней. По-прежнему носили мы из пансионатов помои для наших свиней, а для сирот — рассол от кишок со скотобойни. В белошвейной мастерской было более оживленно, а потому и из монашеской трапезной долетали до нас все более аппетитные и жирные запахи. Монахини нарочито подчеркивали душевное равновесие, и на фоне этого набожного «благополучия» особенно выделялись фигура и поведение матушки-настоятельницы.