— Мы еще подумаем над этим.
Однако уже через какую-нибудь минуту подошла ко мне с рюкзаком в руках.
— Пойдешь, моя дорогая, за сосновыми ветками. Постарайся достать ветки с шишками.
— Без шишек, — категорически возразила я. — Одна лишь зелень. Шишки хороши для сестер-серцанок, но не для нас.
— Может быть, ты и права, — мягко призналась монахиня. — В таком случае — одну зелень.
Я натягивала ремни рюкзака на плечи, когда сестра Алоиза, откашлявшись, спросила неуверенно:
— А эти вот камни — ты какие имеешь в виду? На самом деле булыжники?
— Да, с вашего позволения. Одни только булыжники. Пусть Йоаська и Аниеля привезут их на тачках с речки.
Так я стала подлинным диктатором в деле оформления алтаря на праздник «тела господня». Сестра Алоиза по всякому пустяку советовалась со мною. Всякие ее сомнения я разрешала безапелляционно. Воспитательница толковала это по-своему:
— Раскаяние разными путями посещает сердца. Возьмем к примеру Натальку: девочка, вообще-то маловоспитанная и слабо восприимчивая к доброте человеческой, вдруг загорается и как настоящий «рыцарь господа Христа» становится в первой шеренге…
Сосновую зелень, принесенную в рюкзаке, я выбросила в прачечной на пол возле печи, после чего доложила сестре Алоизе:
— Эта зелень не годится, проше сестру. Она производит такое кладбищенское впечатление. Слишком темна и щетиниста. Нужно поискать чего-то другого.
Сестра Алоиза, занятая обрезанием фитилей в часовне, опустила ножницы и с испугом посмотрела на меня.
— Что ты говоришь? Ведь завтра у нас уже праздник!
— Именно так. Поэтому я пойду и принесу еловых веток; на них более свежая зелень и их можно красиво уложить.
Монахиня с минуту колебалась. Неслыханное дело — высылать воспитанницу, да еще во второй раз, так далеко за пределы монастыря!
— Мне все равно, — добавила я равнодушно. — Если сестре нравятся эти кладбищенские сосновые ветки, то украсим алтарь ими.
— Ну, уж иди тогда. Да только быстро возвращайся!
И для успокоения своей совести она сказала, чуть повысив голос:
— Помни: во время пути не забудь читать молитвы. Я заметила, что за последнее время вы не радеете в молитвах.
— Хорошо, хорошо! — обрадованно воскликнула я и помчалась за рюкзаком.
Наконец-то я добилась того, чего желала, — права свободно идти по большой дороге с рюкзаком на спине, с ломтиком хлеба в кармане, — идти к манящим лугам, туда, где безгранична лесная свобода.
Великолепная вещь — пыль большого тракта, если топчешь ее от полноты чувств, вызываемых свободой и независимостью. Как прекрасно, когда из тебя не выжимает пот ненавистная работа! Камень и ручеек смотрят на тебя не врагами. Приятно глядеть на хитросплетения корневищ и трав, среди которых, в парном тепле земли, ползают букашки, различные жучки, божьи коровки, занятые непостижимым для человеческого глаза трудом.
Я вдоволь належалась на мягкой мураве, наелась щавелю и, видя, что солнце клонится к горизонту, пошла в сторону ближайшего леса, чтобы наломать еловых веток.
Возле леса какая-то девушка пасла корову. Я помогла ей распутать веревку, застрявшую в кустах можжевельника, а потом началась наша неторопливая беседа.
— Пасешь здесь?
— А хоть бы…
— Всегда или только иногда?.
— Ага…
— И не надоедает тебе?
— Э!
— Но и веселого тоже у тебя мало?
— Ба!
— Так ты предпочитала бы не пасти?
— Нии…
Не обращая внимания на мои вопросы, она присела на корточки, обхватила голову обеими руками и, мерно качаясь взад и вперед, завела гуральскую песню без слов. В ней звучали те же самые страстные и протяжные мелодии, которые будили нас по ночам, поднимали с кроватей и заставляли дрожать всем телом.
Я лежала в траве, глядя на поющую с любопытством и разочарованием. А значит, пение, которое среди темной и душной ночи дразнило и манило меня, возбуждая неясную грусть и мечтания, — всего-навсего только вот это?! Эта худая спина, этот торчащий сквозь дыру разорванной кофточки треугольник лопатки, печальное личико, закрытое руками? Когда девушка сняла на минуту платок, то показалась маленькая красивая головка, обвитая косами. Глаза у девушки были черные, очень блестящие.
Я вздохнула с облегчением…
В черном небе надо мною висел ущербный месяц.
Перед самой процессией тела господня Йоаська повздорила с Зоськой, поскольку каждая из них хотела нести корону божьей матери. Раньше корону носила Зуля, но она, вопреки нашим ожиданиям, не явилась на торжественную церемонию.