Гостям была предложена поминальная трапеза. Между тем над свежей могилой уже возвышался могильный холмик, водружен был крест, внутри которого засветилась неугасимая лампада, напоминающая собою тот свет и тепло, которые распространял вокруг себя великий Старец.
Несмотря на горесть разлуки с духовным отцом, многие присутствовавшие говорили, что белые ризы служащих, чудная солнечная погода, пасхальные песнопения придавали погребению что-то «радостно-торжественное», напоминая скорее прославление во святых. Это общее настроение лучше всего выразил духовный сын Старца в своих воспоминаниях, которые были изданы в том же 1911 году «Синодальной типографией»: «Не знаю, которая из служб была торжественнее и благолепнее, но все они в общем напоминали скорее «открытие» мощей, чем «закрытие» на веки нашего дорогого батюшки от любящего взора духовных чад его. Многие, отходя от гроба, вслух выражали это своё впечатление. В толпе несколько раз пришлось услышать умилительные слова: «святые мощи!»
Для меня это было истинным утешением, даже как-то радостно было стоять у гроба Батюшки под звуки возносимых за его душу молитв. Певчие всё время чередовались, то наши монахи, то скитские, то Шамординские, то Белевские сёстры. К Батюшкиному телу всё время прикладывали крестики, иконы, поясы, чётки; в день погребения, когда Батюшка был уже перенесён в собор, гроб Батюшки был буквально заложен этими вещами, которые с великою верою и благоговением разбирались владельцами. Глубоко тронул меня нищий мальчик, приложивший к Батюшкиной ручке медный крестик на розовой бумажной тесёмочке, а потом с благоговением и крестным знамением поцеловавший Батюшкину ручку. Все эти дни по просьбе монахинь и почитателей Батюшки иеромонахи поднимали наглазник и открывали Батюшкино личико. Батюшка был как живой, так хорош, светел, покоен, только очень, очень худ. 11-го мая, на третий день после кончины, когда обычно усопших предают земле, я и некоторые другие заметили, что личико батюшки с утра сделалось темнее, но 12-го мая опять посветлело и стало ещё лучше прежнего. Все четыре дня от Батюшкиного тела не ощущалось ни малейшего запаха, и небольшой признак тления показался только перед погребением на ручке, в том месте, к которому прикасались, когда мы прикладывались нашими грешными устами, и то в размере трёхкопеечной медной монеты, выше же этого места, под схимою, ручка была совершенно беленькая. Замечательно, что ручка была мягкая и тёплая, гораздо теплее, чем в болезни, а иеромонах о. Д., подкладывавший под головку Батюшки вторую подушку, чтоб личико было повыше, говорил, что и всё тело батюшкино мягкое, не закоченелое, как у обыкновенных покойников.
Старец о. Леонид перед кончиною многим говорил: «Если получу милость Божию, тело моё согреется и будет тёплое». А Батюшка о. Амвросий сказал: «Когда я умру, то за прославление на земле, тело моё протухнет». И действительно, от тела батюшки Амвросия во время погребения, исходил запах тления. Приведённые выше слова о причинах нетления были сказаны великими светилами Оптинского старчества, избранными Самим Богом в посредники между Им и грешным людом. Говорили они одну истину, и недоверие к их словам было бы погрешительно. Как же после этих слов не допустить уверенности в том, что Батюшка о. Иосиф, будучи непричастен к земной славе, по смерти получил сугубое прославление: на небе и на земле?! На небе прославилась приятием «венца доброты от руки Господней» чистейшая душа его, а на земле — нетлением и истечением милостей на прибегающих к нему прославилось его многотрудное подвижническое тело, так много претерпевшее на земле.
При гробе Старца произошло несколько чудесных случаев. Об одном из них, как достоверном, упоминаю: одна крестьянская женщина, страдавшая некоторое время от какой-то непонятной болезни, на лечение которой она много потратилась, не получив пользы, как только приложилась к батюшкиной ручке, так начала кричать и биться. После погребения Батюшки она с двумя товарками проходила мимо Батюшкиной могилки к о. Анатолию, и я сам видел, как приближаясь к могиле, она вдруг стала упираться и тихо выкрикивать: «Не пойду! Я боюсь его, боюсь!» Товарки взяли её под руки и пробовали свести с места, но она всё упиралась; тогда они подтащили её с трудом к могилке и повалили на свежий холмик. Женщина сразу притихла и, полежав немного, встала, крестясь. Помолившись на могилке, она спокойно пошла дальше. Вечером я опять видел, как она совсем спокойно одна подошла к могилке, молилась и вслух благодарила Батюшку, а после, обернувшись ко мне и бывшим тут же двум монахиням, рассказала про своё прежнее странное недомогание и тоску, закончив своё повествование словами: «А Батюшка-то мою болезнь и обнаружил».