Все остальное шло прекрасно. Приходы Лешки и Шурика или, вернее Шурика и Лешки, потому что пусковым механизмом веселья служил именно Шурик, всегда были ярким событием для всех. Шурик был талантливейшим человеком. Иногда он приносил такую информацию, на которую сама Рада с Грегорианом обращали внимание, подолгу обсуждая новую тему. Он мог задавать Раде вопросы, побуждающие ее читать часовые лекции, во время которых общение заходило далеко за полночь. В таких случаях Шурик уходил из дома Александра в час или два ночи, при этом всегда оставаясь бодрым, невозмутимым и таким же юморным. Если мысленно можно было подразделить по иерархии всех, кто приходил в этот дом и кто находился в нем, то Саша поставил бы Раду на вершину пирамиды, затем чуть ниже шел бы Грегориан, а сразу за ним Шурик, потом Лиля, остальные как-то путались, время от времени меняясь местами, так как не были достаточно устойчивыми и ярко выделявшимися по жизни личностями. В тайне Саша завидовал Шурику, потому что тот был более свободным нежели Саша, и мог подолгу сидеть и общаться с Радой, был более эрудированным, более взрослым и имеющим возможность, в отличие от своего тезки, подрабатывать. Больше всего Сашу в Шуриковых чертах цепляла его самостоятельность и безжалостное отношение к себе. Ему же с его ленью и приклеенным к ней комплексом неполноценности, катастрофически этого недоставало. Шурик мог, когда ему понадобится, переключать внимание публики на себя, чередуя безудержный смех с серьезным преподаванием хахта-йоги. Иногда в доме, заполненном гостями, разгоралось такое веселье, что и Сашу уже было не остановить. Такое веселье, следовавшее после упражнений и медитации, как говорила Рада, являлось неделанием. Саша еще не совсем понимал что значил этот термин, но хорошо использовал время, которое выделяла Мастер для этого неделания. Однажды, в самом разгаре смехотворения, все собравшиеся пили чай, а в это время Саша мылся в ванной, высоко вмонтированное окошко которой выходило на кухню. Чтоб насмешить публику он выставил свое лицо и постучал в это окно. Все повернулись, и улюлюкая, стали посмеиваться над ним. Но Саше этого внимания показалось мало, и рядом с лицом он умудрился поставить свою ногу. Все присутствующие от такой картины взорвались смехом и долго еще не могли успокоиться. Но Анна страдала от таких проделок своего сына, ведь в таком состоянии он был неуправляемым и делал то, что ей совсем не нравилось. Оппозиция сына и матери с каждым днем нарастала, выжидая момента глубокой провокации.
Когда Нагваль наложила запрет на свободное времяпрепровождение на улице с друзьями, Саша накрутил себе, что отныне он будет жить серой монотонной жизнью домашнего арестанта. Но теперь ему становилось смешно оттого, что он мог ранее рождать в голове подобные мысли. Ученик Рады себе никогда не представлял, что, проводя большую часть времени в одном помещении, можно извлечь для себя столько пользы, радости и счастья.
В один из вечеров, когда Рада с Сашей занимались тантрическим сексом, его мать, завернувшись в одеяло, подсела к двери зала. Так как музыка была громко включена, она, естественно, не слышала легких стонов Рады и возбужденного дыхания Саши. Но когда они оба вышли из комнаты и увидели сидящую на пороге Анну, то изумились ее выходке.
Ты что здесь делаешь, мам? — спросил Саша, стыдясь перед Радой за свою мать.
Вы знаете, — простодушно ответила она, — сегодня энергии были — просто нечто, и я не удержалась и подсела поближе, чтобы напитаться ими!
Возлюбленные переглянулись и еле сдержались, чтоб не рассмеяться. Вспоминая этот случай в другое время, и рассказывая его Грегориану, они, обливаясь слезами, смеялись до челюстных судорог. «Наверное, тот, кто сотворил нас и наблюдает за нами свыше, является большим юмористом и неугомонно хохочет над проделками своих созданий», — приговаривали они между гоготанием, сгибаясь пополам.
ЛАЗУТЧИЦА БЕЗНАДЕЖНОСТИ
Утреннюю гармонию Сашиных с Радой занятий хатха-йогой нарушил нежданный стук в дверь.
О, Тонечка приехала! — вскрикнула мать из комнаты. Было слышно как она вскочила с кровати и зашаркала тапками по направлению к двери.
Тонечка — это сестра твоя что ли? — спросила тихо Рада у Саши.
Тонька-то, да, — гордо ответил он и пошел встречать близкую родственницу.
— Привет, Санчес, — бросила ему сестра.
— Привет, Пупс, — поздоровался он с ней. Пупсом, от слова «пупсик», Саша ее прозвал еще с детства, когда она была пухленькой. Это дополнительное имя сестры было ласкательным, и использовал он его тогда, когда был очень рад ее видеть или просто имел по отношению к ней положительный настрой.
Они чмокнули друг друга в щечку и вместе обняли свою мать. От нахлынувших чувств Анна прослезилась.
— Ну хватит, мать, ты же знаешь что я не люблю телячьи нежности, я приехала не для того, чтобы смотреть на твои слезы.
Стряхнув с лица соленые капли, Анна улыбнулась и представила Антонине Раду, только что вышедшую из кухни.
Сестра Александра была на три года его старше и училась в Севастопольском институте. После окончания школы она сразу перебралась туда и лишь изредка, раз в полгода, наведывалась домой. Ее появление было сравнимо с праздником, и обычно, мать не отпускала ее из дому к старым подругам до тех пор, пока не выговаривала все, что за время отсутствия дочери накипело на душе.
После завтрака Саша пошел проведать Гуронца и отдать ему уже ненужные запчасти от мопеда, а когда вернулся обратно, все стало каким-то другим.
Дверь детской отворилась и оттуда выглянула мать, вид у нее был недобрый.
— Сын, через минуту зайди к нам с Тоней в комнату, — сказала суровым приказным тоном Анна.
Он прошел в ванную, чтоб помыть руки. К нему проскользнула Рада и с настораживающей усмешкой шепнула:
— Держись, очищение началось! Примесь грязно-розового, грязно-желтого и красного свечений поджидает тебя в комнате.
Не успел Саша до конца осмыслить слов Рады и открыть рот, чтоб переспросить, как она так же тихо юркнула в свою комнату.
— Ну где ты там?! — недовольство матери нарастало.
Он зашел в детскую и прилег к себе на кровать, глупо и невинно улыбнувшись. Тоня и Анна сидели на одной кровати и хищно поглядывали на него. Саша огляделся. Комната представилась ему серой и безжизненной, не такой какой она была еще утром, до приезда сестры. Сразу стали видны порванные на стыках обои, слегка почерневшие углы, пыль на батарее и местами заляпанное стекло. Здесь наивно пахло духами сестры, за которыми скрывалась сырость и затхлость комнаты. Неприятная сердцу пустота, пропитанная безысходностью, витала в пространстве. Почему-то тусклое освещение, которого Саша раньше не замечал, боролось с дневным светом пасмурного неба.
Ну-с, рассказывай, брательник, чем ты тут занимаешься? — ехидно спросила сестра.
Хм… Да много чем, — стараясь быть веселым, ответил он, — йогой, тенсегрити, пранаямой, Кастанеду читаю…
На Антонину посыпались термины, из которых она распознала только йогу, присвоив ей великое, на все случаи жизни значение «секта».
Угу, ну понятно, — нотки голоса сестры давали понять, что дело плохо, — херней, короче! — добавила она с такой силой, что Саша приподнялся с кровати и перестал быть таким расслабленным.
Не понял, мам, ты «чо» ей позволяешь такое говорить, разве ты не рассказала, как мы славно живем и занимаемся саморазвитием? — в полном замешательстве обратился он за поддержкой к матери.
Рассказала, сынок, я все рассказала.
«Похоже мать тоже на стороне сестры. Тьфу, или сестра на стороне матери, что-то я совсем запутался», — сумбурно работали Сашины мозги, не в силах понять, что стряслось.
Вы можете мне объяснить в чем тут дело?
Смотри, он под дурачка косит, — выступила Антонина.
Это его так Радочка научила, — вставила предательски мать, бегая глазами по Саше.
Да. Хм… Чему она тебя еще научила? — с вежливой наигран-ностью спросила сестра.
А фиг его знает, они каждый раз запираются в зале на два-три часа, — донеслись слова Анны, похожие на произношение киборгов из фантастических фильмов, настолько бесчувственными к своей жертве они звучали.
Она, случайно, там с ним не это самое… делает, — выдвинула шепотом Тоня свою гипотезу и рассмеялась.
Я уже сама ничего не знаю, они с Грегорианом очень умелые гипнотизеры, — плеснула масла в огонь Анна.
Саша глотнул слюну. Их подозрения на связь с Радой были верны, но в грязной причине их трактований и во всех остальных обвинениях они были неправы. Сердце, от незаслуженно опрокинутой чаши с желчью, стало вырываться из груди. В глазах все темнело. К голове прилила кровь, в ушах появилось занудное пищание. В последнее время с ним столько стало происходить, что сейчас, когда мать с его сестрой сидели на кровати, объединившись в один тандем, и без тени стеснения высказывали ему такие гадости, он просто не мог поверить, что это были они, настоящие. Ему хотелось думать, что сидящие на кровати женщины, сверлящие его своими неистовыми взглядами, это две демоницы, напялившие на себя тела матери и сестры, которые никогда и ни за что не смогли бы нанести такую боль его душе. «Наверняка, если б Тонька с мамкой были настоящими, они все бы поняли и благословили меня на путь Тантры и любовь к Раде», — утешался он мыслями, специально отвлекая себя, чтобы смягчить удары жгущих сердце заявлений.
Смотри, вот что он сейчас молчит?! Наверное, пытается на нас как-то повлиять, чернокнижник сраный, чтобы мы с тобой заткнулись и перестали его доставать! — продолжала оскорбления мать.
Не знаю, тебе нужно было приглядывать за ним, ведь посмотри, у него взгляд-то ненормальный стал, — поддержала ее сестра.
Чтобы убедиться что он спит или попал в чистилище, Саша решил выйти из комнаты, этим разорвать оковы сна и проверить реальность всего происходящего. Он молча встал с кровати и пошел к двери.
— Ну-ка остановись! — привстав, громко сказала та, что надела на себя мать. — Ты что, как раньше, психовать вздумал? Только попробуй уйти, я тебе устрою! — прошипела она уже тише, стыдясь, что разговор могут услышать Рада с Грегорианом. В ее глазах Саше чудились языки пламени. У нее был такой вид, что она готова тут же на него броситься и разорвать его в клочья. Повинуясь ей, он остановился и ответил, что сходит в туалет и вернется. В туалете всегда приходят прозрения, вот и сейчас до Саши дошло, что все это происходит на самом деле, и демоницам нечего больше делать как вселяться в тела его родственников. Внутри него по отношению к матери и сестре что-то скрутилось в ком и с этого момента они перестали для него существовать как родные. «И здесь, даже в такой мелочи, Рада оказалась права, говоря, что если родные не примут путь одного из своих, то они автоматически приравняются к остальным людям» — вспомнил он разговор с Радой, который произошел буквально накануне. Пробыв в уборной еще несколько минут он попытался остановить или хотя бы замедлить внутренний диалог. Все было тщетно, ненужные мысли неслись как цунами, сбивая на своем ходу светлые и конструктивные. Ничего не помогало, ни мантры, ни даже упражнение из тенсегрити, которое в тихом режиме он умудрился только что проделать. Перед тем как выйти из туалета он внутренне призвал к себе на помощь Раду.
Как только Саша вернулся и уселся на свое прежнее место, допрос продолжился.
А, правда, чем ты там с ней занимаешься? — сменила тактику сестра и вежливо, елейным голоском, как бы невзначай, поинтересовалась у него.
Ничем особенным, хатха-йогой, тенсегрити, медитацией, общаемся, — как-то легко, но все же с волнением ответил он.
Чо с тобой, Саня? Какой-то ты странный! — не успокаивалась Тоня.
Я нормальный. Это вы какие-то странные, устроили мне тут допрос. Ничего толком не объясняете. Такое ощущение, что вы сейчас на меня накинетесь, — более уверенно заговорил Саша, чувствуя свою правоту, перевешивающую их заблуждение.
Ему было бы в тысячу раз легче, если бы все происходящее сейчас было кошмарным сном или провокацией в другом мире. Больше всего ему было больно за свою мать. «Ладно Тонька, она ничего не видела и не знала что здесь происходило, но ты, мам, ты-то сама медитировала, сама йогой занималась, перепросмотром, проклятие тебе Рада сняла, ты-то чего сейчас несешь околесицу, осуждая духовный образ жизни! Ты же сама видела Лешку, Шурика, Лильку. Никто из них не курит, не пьет. Сама их мне в пример ставила, а сейчас, сейчас я тебя не узнаю, ты ли это, мать?!» — кричал внутри себя расстроенный Саша.
Точно, мать, говоришь, его зазомбировали! Посмотри, его же обработали по полной! Он теперь на их стороне, — причитала Тоня, собираясь с силами для нового удара. — Короче, мать, гнать нужно этих гнилых целителей отсюда, пока они вообще его своим рабом не сделали!
Да, доченька, ты права. Ну я же не могу так взять и выгнать людей, тем более, я их сама тогда пригласила.