Сашка видел всё как на ладони. Разостлавшийся внизу маленький беспечный городок словно подвергся нападению кочевой банды. Дождь сплошной стеной обрушился на городские кварталы, ветер пригибал тощие лиственницы и кривые сосны чуть ли не к асфальту, и порой даже казалось, что слышится звон битых стекол и отчаянные вопли автомобильных сигнализаций. Видимость падала настолько стремительно, что вскоре Сашка уже не мог разглядеть, что творится в городе, хотя еще различал уходящий за сопку край побелевшей от града главной трассы. А потом и сама трасса полностью скрылась за серой пеленой стихии. Снова громыхнуло, и Сашка вдруг увидел, что слева от города, там, где должен быть аэродром, мечется маленький, совершенно беззащитный перед этим шабашем потревоженной природы «кукурузник», точно такой, как тот, на котором он прилетел сюда. И точно такой же, как тот, на котором должен был прилететь из области мэр города Хомяков. Сашка зачарованно смотрел, как отважно борется летчик с налетевшей стихией, как делает он круг за кругом, пытаясь то ли переждать шквал, то ли всё-таки найти брешь в сплошной пелене дождя и града. Но видимость стремительно ухудшалась, и самолет в считанные секунды просто исчез из виду, а вскоре, судя по звуку, снова начал набирать высоту. «Сдался!» — понял Сашка.
Сюрреалистический, паранойяльный план «перекрыть аэропорт» был приведен в исполнение — быстро и беспощадно.
«Мама родная! Они и вправду это смогли!» — подумал он и закрыл глаза.
Трудно сказать, сколько он пробыл в этом странном, подвешенном состоянии, но потом его тронули за плечо:
— Всё, Сашенька, вставай.
— А? Что? — дернулся он.
— Всё, Сашенька, — заглядывала ему в глаза Неля. — Мы уходим. Ты с нами?
Ее зрачки снова почти выпрыгивали из глазниц.
— Нет, спасибо, — отшатнулся он.
— Как знаешь... но Евгений Севастьянович приказал закругляться.
«Евгений Севастьянович приказал закругляться... — эхом отдалось у него в голове. — Евгений Севастьянович приказал...»
Группа снялась и так же дружно, как пришла, заторопилась вниз. А он всё сидел и не мог даже пошевелиться.
Дело было не только в рукотворной буре. И не в том, что дядя Женя на расстоянии в несколько километров приказал им сворачиваться. И даже не в зрачках — черт с ними, со зрачками! Жутче всего было то потрясшее его до самого основания чувство, которое он испытал в самом начале.
Ибо такого страха, такого животного ужаса он не испытывал черт-те сколько лет. Что угодно могло быть фальшивкой, совпадением, причудой раззадоренного воображения, но не этот страх. Абсолютно натуральный. Абсолютно подлинный. И он точно знал: этот страх не беспричинен.
Группа ушла, и тучи рассосались так же стремительно, как и собрались вместе. И только тогда Сашка заставил себя подняться и на подгибающихся ногах побрел вниз по тропе. Последний раз он испытал подобный ужас, когда однажды пришел из школы и увидел, что дверь открыта настежь, а в прихожей толкутся незнакомые тетки в черном. Сашка еще ничего не знал ни про аварию, ни про отца, но каждое движение, каждый взгляд нежданных гостей излучали столько нетерпеливого предвкушения, лишь слегка прикрытого трауром, что волосы у него поднялись дыбом. Спустя много лет он увидит в передаче про животных пляски грифов перед большой трапезой и мгновенно вспомнит этих жутких теток в черном, слетевшихся на запах чужой беды.
Сашка не знал, с чем связан его сегодняшний испуг: с тем ли, что бесовское действо учеников арестованного дядьки своей беспощадностью напомнило ему саму смерть, или причина в том чувстве торжествующей правоты, которое излучала Неля, когда заглянула ему в глаза, — но ужас был тем самым, узнаваемым.
"Да нет же, — уговаривал он сам себя. — Я же помню! Вот когда меня шмонали в аэропорту... по радио из уазика предупреждали... то ли о фронте, то ли о циклоне... " Но и это вполне логичное объяснение происшедшего не утешало.
Он стремительно спустился с горы, перевалил через мост и, скользя ботинками по толстому слою слипшегося града и перепрыгивая через поваленные деревья и обломки веток, почти бегом добрался до дядькиного дома. Немного постоял у подъезда, чудовищным волевым усилием стряхнул с себя остатки пережитого наваждения, вошел в подъезд, махом проскочил на второй этаж и остановился.
У дверей на корточках сидела Марго. Промокшая, продрогшая и напряженная.
— Привет...
— Мать не видел? — как-то затравленно спросила Марго.
— Видел, — вставил он ключ в замочную скважину. — Только что. На Шаманке.
— А дядю Женю еще не отпустили?
— Пока нет.
— Жаль.
Марго поднялась, и он толкнул дверь.
— Проходи, Марго.
— Да нет, я пойду.
Она развернулась, и в этот миг Сашку как пробило.
— Постой!
— Да?
Сашка открыл-таки дверь и толкнул ее.
— Проходи. Разговор есть.
То, что он собирался у нее спросить, давно уже вертелось на языке.
Сашка знал, что целый ряд наркотиков обладает способностью расширять зрачки. И не важно, действительно ли наркотик подстегивает естественные, скрытые от него самого способности человека или это всё просто распаленное фармакологией воображение группы людей с неустойчивой психикой. Корнем проблемы, так или иначе, остается неведомое химическое вещество.
Сашка ощущал неслучайный характер того, что этой провокацией с анашой занимается именно отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. И теперь думал об одном: а не пытаются ли менты доступными им методами вычислить то же самое — корень проблемы?
— Слышь, Марго, — осторожно произнес он, запустив Маргариту в коридор, — ты ведь Шитова знаешь? Ну, капитана, который к нам на «пятаке» подходил...
— Ну и что?
— Он же наркотиками занимается? Как ты думаешь, он хороший мент? Ну... правильный?
Маргарита непроизвольно булькнула.
— Какой-то ты странный, Саша. Мент он и есть мент. Как все. А что?
— А ты уверена, что всё это, — он обвел руками дядькину квартиру, — не допинг... Ну, в смысле, не наркотики?