— А как же те, кто не сможет? — совсем уже растерянно спросил Сашка.
— Прах к праху.
Сашка мотнул головой, начал жадно хватать кислород и обнаружил, что торчит в узком выходе из пещеры головой наружу — ни живой ни мертвый. Костер уже догорал, а в небе беспощадно сияли яркие, холодные звезды.
«Прах к праху...»
Сашка выбрался наружу, почти на автомате собрал еще дров, навалил их на угасающий костер и, на секунду остановившись перед входом, снова полез в пещеру. Он не вполне отдавал себе отчет в том, что делает, но одно знал точно: как бы ни сложились дела там, внизу, он не хочет, чтобы нашпигованные заснувшими от холода вирусами тела его родственников так и лежали минами замедленного действия всю вечность. Прах к праху...
С невероятным трудом, не обращая внимания на хруст смерзшейся мертвой плоти, он распрямил им конечности и вытащил их за ноги, одного за другим: сначала дядьку, а затем и прадеда. Оглянулся по сторонам, перекрестился, вздохнул и, поочередно ухватив заледенелые тела под пустые, вскрытые Рейнхардом животы, уложил обоих на костер. Отыскал в снегу канистру с остатками керосина и обильно полил сверху.
Погребальный костер нещадно чадил, а трупы категорически не хотели разгораться. И лишь когда он выбрал почти весь сушняк на сотню метров кругом, тела начали полыхать наравне с дровами.
Пламя оказалось настолько мощным и отдавало столько энергии, что отогревшийся и даже просохший Сашка впервые сумел получить передышку и вдруг начал отдавать себе отчет в совершенном безумии происходящего.
Отодвигаясь от яростно полыхающего костра всё дальше и стараясь не вдыхать густой, плотный запах жаркого, он отчетливо вспомнил, как втыкал острие тяжеленного лома в белое беззащитное брюхо маленькой крылатой машины. Как орал что-то угрожающее ни в чем не повинным делегатам, как жестоко и хладнокровно расправился с Лосем и его братвой. И наконец, он вспомнил свой разговор. С мертвыми.
— Бред! — тряхнул он головой. — Это не я!
Сашка неторопливо сходил за новой порцией сушняка, кинул его сверху и увидел, что практически всё уже прогорело и теперь осыпается при малейшем прикосновении, становясь неотличимым от древесной золы серым порошком. И тогда он еще раз — так, на всякий случай, — перекрестился, развернулся и быстрым, деловитым шагом побрел вниз.
Уши и прихваченные морозом кисти рук немного болели. И хотя мороз еще давил, на востоке занималась новая заря, и он знал, что уже сумел пережить эту ночь и хуже теперь не будет.
Постепенно спуск стал еще круче, и Сашка, поражаясь тому, как это сумел проделать неповоротливый и неспортивный Рейнхард, повторил их недавний совместный подвиг и скатился вниз, почитай, на собственном заду. И только у самой речки Шаманки притормозил. На мосту, совсем недалеко отсюда, стояла патрульная машина.
«Так, через мост не пройти, — потер застывающие ладони Сашка. — А где тогда?»
Он перебрал в памяти всё, что знал об этом городе, и понял: больше пройти просто негде! Разве что попытаться преодолеть парящую на морозе Шаманку вплавь.
Сашка дико огляделся по сторонам и увидел, что заря занимается все ярче. Пройдет еще четверть часа, и его сгорбленная темная фигура на пустом заснеженном берегу будет видна километра за три.
«Надо под мост! — мгновенно сообразил он. — Больше прятаться некуда!»
Он еще раз пригляделся к патрульной машине, сделал вывод, что его оттуда пока не увидать, и побежал вперед. В считанные минуты достиг цели и замер: больше бежать было некуда.
Он простоял так часа полтора. Уже давно поднялось из-за сопки неяркое зимнее солнце, по мосту вовсю шуровали в город и обратно грузовики и легковушки, а он всё стоял, переминаясь с ноги на ногу и проклиная тот день, когда сменил умеренный среднероссийский климат на героический северный.
Четыре раза, рискуя быть замеченным, он выбирался из-под моста и немного отходил в сторону. И каждый раз убеждался: патруль на месте.
Он снова начал разговаривать сам с собой, то проваливаясь в странное, полудремотное состояние, то просто пытаясь подбодрить свою уставшую от бесконечных волевых усилий душу. А потом сверху насыпи полетели комья снега и мерзлая щебенка, и Сашка встрепенулся и кинулся прятаться за опору.
— Что за люди пошли? — пробормотал сиплый голос. — Ни одной бутылочки.
Сашка выглянул. Прямо перед ним, растерянно разводя руками в стороны, стояла бомжиха. Испачканная в мазуте сиреневая куртка поверх длинного, ободранного по краю пальто, две вязаные шапочки — одна на другую — и драный платок на голове, безразмерные калоши...
— Бабушка! — позвал он. Бабка отпрянула:
— А?
— Бабушка, там менты еще стоят? — Бомжиха перевела дух:
— Стоят, милок. — Сашка вздохнул и подумал, что еще немного, и можно будет сдаваться.
— А чего ты прячешься? — уставилась на него единственным зрячим глазом старуха. — Хороший человек, а прячешься...
— Я плохой, бабуля. — Ежась и подпрыгивая, вышел он из-за колонны. — Но в город мне всё равно надо... хочешь, я тебе денег дам?
— Зачем? — перепугалась бомжиха.
— Мне они скоро не понадобятся, бабуля, — шмыгнул Сашка носом. — Да и все равно в ментовке отнимут. Или вот что, у тебя курточка не продается? А то, веришь или нет, а никаких больше сил! Застыло всё...
Сашка смотрел, как перепугавшаяся старуха постепенно успокаивается, а затем внимательно взвешивает все «за» и «против», и молил небо только об одном: чтобы она не испугалась еще сильнее.
— Ты мине помог, и я тибе помогу, — внезапно решилась она, и вдруг Сашка вспомнил, где ее видел.
— Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! Так это на тебя тогда Бобик напал?!
Спустя пять-семь минут они уже поднимались на мост. Одетый в ярко-сиреневую верхнюю бабкину куртку и в бабкину же вязаную шапочку, Сашка тащил на себе ее же мешок и старался смотреть только под ноги. Бабка мелко семенила рядом.
— Ты бутылочки-то мне не побей, милок, — боязливо просила она. — Мне еще хлебушка купить надо...
— Я ж тебе денег дал, бабуля, — пробормотал он. — Там на весь хлебный магазин хватит...