— За деньги спасибо, но бутылочки-то не побей...
— Я стараюсь, — пытался успокоить ее Сашка и сам же понимал, что гарантий у него никаких: его кидало из стороны в сторону против всякой воли.
Ему даже не надо было придуряться: застывшие, онемевшие ноги не держали, а голова шла кругом, как после хорошей пьянки.
— Не побей, говорю, бутылочки-то...
Менты сидели в машине, и Сашка всей шкурой ощущал их молчаливое недоброжелательное внимание.
— Я тебе еще денег, бабка, дам, — яростно прошипел он, — только заткнись!
— Спасибо, милок, — вздохнула бомжиха. — Ты мне, главное, бутылочки не побей...
Они миновали патрульную машину, прошли мост до конца, затем оставили позади два жилых квартала и тут же наткнулись на следующий патруль.
«Блин! — ругнулся он. — Сколько их здесь?!» И буквально через пять минут убедился: хватает. Собственно, ментов было немного, но вот штатских... Они стояли чуть ли не на каждом перекрестке и внимательно осматривали всех проходящих мимо мужиков.
«Что за черт?! — не мог понять Сашка. — Чего им надо?!»
— Мне направо, милок, — вежливо напомнила старуха. — Ты же мне бутылочки донести обещал.
Сашка мысленно матюгнулся, но направо повернул безропотно. И лишь тогда признал: этот проходящий мимо многочисленных бараков путь намного безопаснее.
— Ты где живешь, бабуля?
— Так в подвале, милок. Вон, Горняцкий проезд, шестнадцать...
Сашка кивнул в знак согласия со всем, что она ни скажет, прошел вслед за бабкой в подъезд и с невероятным облегчением спустился в темное, теплое чрево подвала. Бережно передал неподъемный мешок бабуле, бессильно осел возле пышущей жаром трубы отопления, обнял ее и заплакал.
Это произошло с ним настолько внезапно, что Сашка даже не понял почему... что за причина. Но слезы лились из глаз непрерывным ручьем, горло перехватили спазмы, а рот наполнился вязкой, густой слюной. И только тогда он вспомнил, почему плачет.
— Чего это с тобой, милок? — подсела старуха. — Чего такое?
— Я болен, бабуля, — горько прорыдал он. — Я очень... сильно... болен...
Хотя сказать надо было другое: я обречен оставаться в этом городе навсегда...
Галлюцинировать он начал позже, уже когда старуха помогла ему подняться и, впрочем, не упустив случая снять с него свою замызганную курточку, провела и уложила на сооруженное поверх отопительных труб ложе из несколько слоев картонных ящиков.
Бабка что-то говорила, спрашивала, но Сашка уже был не здесь. Перед ним ярко и радужно вспыхивали цветные пятна, структурированные в нечто спиральное, бесконечно уходящее в замысловатое никуда. Затем его начало трясти, и перепуганная старуха попыталась напоить его кипятком из большого эмалированного чайника. Но Сашку немедленно вырвало, и он снова погрузился в кошмарные цветные видения.
Он совершенно точно знал, что эти пятна, если их посмотреть на просвет, обнаружат в себе сатанинскую схему по захвату земли иноземными пришельцами. Но он точно так же был уверен, что, если пришельцев окрестить растворенным в иорданской воде башкирским медом, вся их злобная натура будет гармонично трансформирована в нечто высокое и бесконечно прекрасное. И он метался, раскидывая руки в стороны, и требовал от бабки немедленно доставить ему хотя бы тонн восемь этого волшебного средства. Ибо пришельцев было много.
А потом он увидел прямо над собой женскую грудь, и это было странно, потому что грудь была поистине космических размеров, уж точно больше его головы.
— А кто у нас кушать будет? — неожиданно молодым голосом проворковала мать.
«Неужели это мне?» — хотел спросить Сашка и тут же увидел свой новый велосипед и понял, что его вопрос относится именно к этому сказочному зверю. Нежно-бирюзовый цвет рамы пробуждал в груди неземное блаженство, а бесчисленные сверкающие на солнце спицы просто пугали своим совершенством. И даже хищные зубья шестерни восхищали именно этой своей хищной целеустремленностью.
Такую же хищную целеустремленность Сашка увидит еще лишь один раз, когда попадет под нож бульдозера. Тракторист и понятия не имел, что кто-то из пацанов прямо сейчас сидит на трубах, там, внизу... Но Сашкина ступня преглупым образом соскользнула и застряла меж труб, и он смотрел, как прямо на него, единым живым целым, движется уже начавшая подсыхать глина, а прямо за ней посверкивает на солнце верхний край ножа. И тогда он понял, что сейчас умрет.
— Как так умрешь? — затрясли его за плечо.
— Это легко, — одними губами шепнул Сашка.
— Нам здесь ментов не надо! — озверело рыкнул в лицо неизвестный бородатый мужик.
— Коля правильно говорит! — подхватила старушка.
— Ментов сегодня не будет, — заверил Сашка. — Менты завтра придут.
Он сказал это с абсолютной уверенностью, хотя сам же знал, что в этот момент гипотетическое завтра находится не ближе Южного полюса. Он даже сомневался в том, что оно вообще наступит. Могло и не наступить. И только он это осознал, как увидел прадеда.
Шаман Николаев стоял прямо перед ним в широченных галифе и щегольской гимнастерке хорошего сукна, но почему-то без одного сапога. И Сашка смотрел на его монгольские скулы, жесткий черный, с красивой проседью, ежик волос и странным образом узнавал себя.
— Ты не в обиде? — испуганно спросил Сашка. — Я ведь не по обряду тебя...
Слово «сжег» он произнести не сумел.
— Прах к праху, — равнодушно произнес шаман. — А теперь ты должен принять Силу.
— Но я не хочу!
— У ребенка нет выбора, родиться или не родиться, — покачал головой шаман. — И если он сопротивляется жизни, то просто родится мертвым.
— Я боюсь, — честно признался Сашка.
— Ты не можешь бояться, ты бессмертен. Бояться может лишь твоя плоть, — криво усмехнулся шаман. — И ты должен победить ее.
— Как?
— Не обращать на нее внимания. Посмотри на свои руки.
Сашка поднес трясущиеся кисти к лицу. Грязные, обожженные у ночного костра пальцы, обломанные ногти с угольной каймой по краям.
— Нравится?
— Нет, — мотнул головой Сашка.