Сегодня, когда иллюзионное искусство достигло небывалых высот и на наших глазах в цирках мира людей распиливают, расплющивают, сжигают или непонятным образом перемешают в пространстве, шаманские фокусы уже никого не поразят. Но на соплеменников шамана его трюки производили должное впечатление. И рассказы, например, про алтайского шамана, который при камлании высекал из бубна колотушкой огонь, выхаркивал железные веши, выпускал из носа змей, передавались из поколения в поколение.
Некоторые шаманы, для того чтобы приобрести над зрителями полную власть, умело сочетали ловкость рук с гипнозом. Можно ли вонзить в тело кинжал или саблю так глубоко, чтобы конец торчал из спины? Шаманы ненцев, якутов, туркмен знали этот трюк. Очевидцы рассказывали, что самолично трогали торчавшее из спины острие. Шаманы якутов, хантов и бурят умели будто бы отрезать у себя голову и некоторое время камлать без головы, а затем как ни в чем не бывало ставили голову на место. Киргизский шаман своей головой не рисковал, а „отрезал” и „приращивал” во время камлания голову пациента. Видимо, целый ряд шаманских трюков можно объяснить массовым внушением.
Наблюдатели рассказывают о случаях, когда шаман сумел заставить зрителей увидеть больше того, что предстало их взору на самом деле. Так, эскимосская шаманка, изображая волка, вставила себе в рот собачьи клыки. Исследователь после сеанса обменялся впечатлениями с некоторыми присутствовавшими на обряде людьми. К его удивлению, собеседники были убеждены, что шаманка на их глазах действительно превращалась в волка. Молодой эвенк в конце 20-х годов рассказывал И. М. Суслову, что „высшим наслаждением в своей жизни он считает момент, когда группа его товарищей под руководством шамана неожиданно вылетала из дымового отверстия чума, сидя верхом на корневищах сухих лиственниц, и вихрем неслась во тьме ночной на север, чтобы отнять украденную у одного больного родовича душу безголовым племенем Мирагды, которое „живет” на берегу студеного моря”.
Тот факт, что шаманы нашли путь к секретам иллюзионизма и гипноза, показывает нам новую сторону их многогранного актерского искусства и в то же время вызывает законное недоумение. Ведь шаманы пускались на явные хитрости, на откровенный обман, чтобы заставить соплеменников поверить в их сверхъестественные силы. Как это согласуется с верой самих шаманов в их связь с духами?
Вопрос серьезный, и прямого ответа на него в нашей литературе нет. Никто не говорил с шаманом на эту тему. Мы не знаем, как укладывалось в сознании самих шаманов это противоречие, да и ощущали ли они его вообще? Возможно, они уже вывели для себя формулу „публика — дура” и считали хитрость полезной, чтобы зрители сидели ошеломленными и своими едкими замечаниями не мешали шаману делать важное дело. Возможно, в своем искусстве они видели дар свыше и ловкость рук объясняли внушением духов. Не случайно чукотская шаманка сначала „внедрила” в себя духов, а уже затем стала показывать фокус.
Но, как бы то ни было, соблазн возвыситься над публикой при помощи эффектного трюка не разрушал искренней убежденности большинства шаманов в их связи с духами. Об этом писали многие исследователи. П. И. Третьяков сообщал о нганасанах: „Сила верований и обычаев еще так велика в этом народе, что иной шаман не сомневается во влиянии духов и возможности с помощью их предсказывать будущее”. Финского ученого М. А. Кастрена убедила в искренности ненецких шаманов простота и одинаковость их рассказов, но больше всего — нередкое признание „колдуна", что он не мог призвать духа или добиться от него ясного ответа при обстоятельствах, когда „можно было состряпать какое угодно изречение”.
Характеристика шамана как актера не будет полной, если не упомянуть о его тесной связи с присутствующими на обряде людьми. Зрители не просто наблюдали за шаманом, а были настоящими участниками камланий. Уже к подготовке обряда могла быть привлечена большая группа людей. Так, немало сильных рук требовалось для сооружения „шаманского чума” эвенков. „Изготовляет все это обычно молодежь и притом весьма охотно, так как шаманство… представляет единственную форму зрелищ театрального типа”, — писал И. М. Суслов. Люди знали, что им предстоит испытать сильные ощущения, и еще до начала кампания ждали „чего-то особенного, чего-то страшного, чудесного”. Когда камлание начиналось, участники подпевали шаману, помогали ему криками и возгласами (ненцы, нганасаны). У нанайцев во время камлания мог наступить момент, когда по очереди плясали все мужчины, надев широкий кожаный пояс шамана с железными рожками на кольцах и держа в руках бубен шамана. „Пляшущий начинал выделывать различные па, причем неимоверно вертел задом и в такт бил в бубен. Железные рожки, ударяясь друг о друга, сливались с гулом бубна и производили страшный шум. Проплясав до изнеможения, плясун передавал инструмент другому, тот третьему”. Участники обряда были готовы в любое мгновение прийти на помощь шаману, в особенности когда он внезапно лишался чувств и выпускал из рук бубен.