Здоров ли шаман?
Помимо разнообразных способностей занятие шаманством требовало и крепкого здоровья. Эскимосы признавали шаманами лишь здоровых людей. Ненецкому шаману полагалось иметь крепкое телосложение. И у саамов в древние времена шаманом мог быть лишь человек в расцвете физических и умственных сил. Мужчина старше 50 лет, в особенности потерявший свои зубы, не мог быть служителем духов.
Но жизнь шамана сопряжена с состоянием, которое несвойственно здоровому человеку. Наблюдателей поражало в шаманах одно и то же: бессвязные выкрики и движения, пена у рта, вытаращенные безумные глаза и полная потеря сознания в один из самых ответственных моментов ритуала. В XIX в. всему этому обычно давалось простое и понятное объяснение: шаманы — ловкие обманщики и плуты; они притворяются одержимыми „бесами”, чтобы обирать своих доверчивых соплеменников. В начале нашего века возобладало другое мнение: шаманы — люди с расстроенной психикой, нервнобольные. У В. М. Михайловского (1892 г.) оно высказано еще очень глухо, но Н. Н. Харузий в 1905 г. уже предлагал „признать, что настоящие шаманы… прежде всего нервнобольные субъекты, у которых нервозность развита в известном направлении”. В. Г. Богораз утверждал, что среди знакомых ему шаманов „многие были почти истеричны, а некоторые буквально полусумасшедшие”. „Шаманство, — отмечал он в 1910 г., — это форма религии, созданная подбором людей наиболее нервно неустойчивых”. „Культ сумасшествия в урало-алтайском шаманизме” — так назвал свою книгу, вышедшую в 1929 г., Г. В. Ксенофонтов. Д. К. Зеленин писал в 1935 г., что здоровый человек и не мог стать шаманом: только нервнобольной человек, в которого постоянно „вселяются духи”, мог без опасений за собственное здоровье лечить людей, заболевших от „вселения духа”. „Шаман… это нервнобольной человек, которому навязана коллективом рода своеобразная медицинская функция — воспринимать в себя из больных людей данного коллектива демонов болезни”, — писал он. Подобные взгляды господствовали и в западноевропейской науке. Датский исследователь О. Ольмаркс, например, связывал шаманство с суровым арктическим климатом, будто бы вызывавшим нервные аномалии, на почве которых развилось шаманство.
Лучшее по краткости и ясности обоснование взгляда на шамана как на нервнобольного человека мы находим у С. А. Токарева: „Все наблюдатели в один голос сообщают, что шаман — это прежде всего нервный, истерический человек, склонный к припадкам, иногда эпилептик… Самое камлание шамана имеет большое сходство с истерическим припадком”[19].
Наследственный (у большинства народов) характер шаманства позволял думать, что по наследству переходили особые психические свойства, будто бы присущие шаманам. А. В. Анохин в 1929 г. писал, что шаманы „получают свою предрасположенность к камскому служению только от предков, чрез нервную „падучую” болезнь — эпилепсию. Против этой изнурительной болезни, часто кончающейся смертным исходом, у туземцев нет средств, кроме камлания. Камлание дает возможность эпилептику как бы разрядиться от своей болезни. И камлающий, как показывают наблюдения, действительно не болеет”. Человек становится шаманом, считал он, по причине „чисто физиологического характера”.
Чуть осторожнее высказывался Л. Я. Штернберг:.Для того чтобы сделаться шаманом, необходимо обладать особой болезненной нервной организацией, крайней возбудимостью, наклонностью к экстатическим припадкам, подвергаться разным видам галлюцинаций и т. п. — словом, страдать в той или другой степени истеричностью. А истеричность, как известно, весьма легко передается по наследству”. Л. Я. Штернберг подчеркивал, что „шаманская болезнь”, сопровождающаяся припадками, обмороками и галлюцинациями, бывала обыкновенно „в так называемый переходный возраст, в период наступления половой зрелости”.
Итак, шаманы — люди с расстроенной психикой. Это казалось таким ясным! И гипотеза победно шествовала из работы в работу, не подвергаясь проверке. Как нередко случается в науке, ставшее привычным суждение уже не вызывало сомнений. Даже известный невропатолог С. Н. Давиденков говорил в 1947 г. шаманстве как о „культе истерии”, „социально-бытовой организации невроза, вылившейся в законченную и стойкую форму”. (Отметим, что эти оценки основаны на сведениях, взятых из литературы.)