Эта способность шамана находить вещи и распознавать воров изумляла как соплеменников шамана, так и посторонних наблюдателей. А. А. Попов видел сам, как Дюхаде узнавал, кто из присутствующих спрятал за пазуху необходимые для священнодействия ритуальные предметы. „Через некоторое время шаман входит в чум, садится на свое место, несколько раз ударяет в бубен и слушает, прикладывая ухо к коже бубна. Затем встает с места и, наклонившись, начинает обнюхивать, совсем по-собачьи, следы”. Выслеживание привело шамана к цели. Встав перед человеком, спрятавшим ритуальный предмет и глядя на него в упор, Дюхаде триады ударил в бубен.
Нам нет нужды подозревать здесь обман со стороны шамана. Человек, который прячет от шамана предмет и знает, что подвергнется проверке, как правило, испытывает волнение. Учащаются удары сердца, меняется выражение глаз. Могу добавить, что я испытал все это сам, играя в захватывающую туркменскую игру „кольцо”. Суть ее такова. Играющие делятся на две партии. Ведущий одной партии незаметно вкладывает в руки кого-либо из своих людей небольшой предмет (не обязательно кольцо, можно перочинный нож и т. п.). Другая партия должна найти, у кого предмет. Эта игра — состязание в наблюдательности и в умении владеть собой. Она основана на той закономерности, что человек, которому вручен предмет, охвачен внезапным возбуждением. (Я поразился своему собственному волнению, когда ощутил в своей руке переданный ведущим нож.) Опытный игрок, регулируя дыхание, может скрыть свое волнение. Но наблюдательного противника трудно провести. Обычно вглядываются в „жилку” на шее — убыстренная пульсация выдает волнение. Но могут и внимательно изучать лицо игрока, прежде всего его глаза.
Думается, что умение шамана обнаруживать спрятанную вещь или находить „нюхом” воров объясняется его способностью почувствовать какие-то особенности в состоянии другого человека. Для этого, видимо, необязателен экстаз, но экстаз помогает сосредоточиться на ощущениях. Быть может, шаманы благодаря этому могли в некоторых случаях почувствовать состояние больного, понять, возможно ли выздоровление. Подчеркнем еще раз, что многие „чудеса” или „трюки” шамана основаны на усиленной экстазом обостренной восприимчивости органов чувств.
Сами шаманы, естественно, думали иначе. Уловленные сознанием ощущения представали в традиционных образах, пронизывавших все миропонимание шамана. Сигналы органов чувств воспринимались как голоса духов, животных, растений. Дюхаде, как мы помним, верил, что дух-кузнец вынул его глаза и вставил другие.
„Я и сам не знаю, где находятся эти вставленные глаза, думаю, под кожей. Когда камлаю, я ничего не вижу настоящими своими глазами, вижу теми, вставленными. Когда меня заставляют искать какую-либо потерянную вещь, завязывают мои настоящие глаза, и я вижу другими глазами гораздо лучше и острее, чем настоящими”. Дух также „просверлил ему уши” и дал способность понимать „разговоры растений”.
„И сам я удивляюсь, какая-нибудь маленькая кочка на болоте, на верхушке которой растут травы, как человек, предупреждает меня, а когда я иду с завязанными глазами, чтобы я не сбился с пути, указывает путь заблудившегося человека, которого разыскиваю”. По рассказам некоторых узбекских шаманов, духи показывают им пораженные болезнью части тела пациента. Эти места видятся черными. А иногда больной является их внутреннему взору закутанным в саван или лежащим на погребальных носилках. Это значит, что он неизлечим, обречен на смерть.
Для понимания природы экстаза важен тот факт, что экстаз порой распространялся не только на шамана, но и на других участников обряда. В сообщении начала XIX в. весьма образно описаны захваченные камланием своего шамана ненцы: „Корчей скобененные лица, кровью налившиеся выпученные глаза, широко растянутый пенящийся рот, плоский, с раздутыми ноздрями нос, встаращившиеся дыбом на голове черные волосья…”
Этнограф А. Л. Троицкая в 1925 г. присутствовала на шаманском обряде в Узбекистане. Камлание совершалось ради женщины, у которой после выкидышей не рождались дети. Ожидали, что обряд поможет. Под звуки бубна и пение шаманки пациентка быстро впала в экстаз. Она „стала неистовствовать, подскакивать на месте, трясти головой, размахивая руками, выкрикивать, иногда просто визжать, как бы в ужасе отстраняя от себя кого-то или что-то”. Когда обряд закончился, А. Л. Троицкая спросила больную, почему она так бьется и кричит во время сеанса. Та ответила, что „видит всевозможных чудовищ и животных, нападающих на нее, а она защищается. Иногда ей представляется мужчина ужасного вида, стремящийся овладеть ею. Потому-то, окруженная такими видениями, она не помнит, что делает и говорит”. (Но все-таки помнит, раз описывает угрожающих ей чудовищ.) Слова этой женщины ясно характеризуют ее экстаз как внушенное состояние. По наблюдениям А. Л. Троицкой, пациентка „очень быстро приходила в себя… Возможно, что она не могла довести себя до должного состояния, так как смущалась. В этом она признавалась мне впоследствии”.